– Не торопись, Роли, – сказал Блант, – вспомни о его сапогах. Ради бога, мой дорогой Тресилиан, ступай ко мне в комнату и возьми мои новые розовые шелковые чулки – я надевал их всего два раза.

– Вздор! – ответил Тресилиан. – Вот что, Блант. Позаботься об этом мальчике. Обращайся с ним поласковее, но смотри, чтобы он от тебя не удрал, – от него многое зависит.

С этими словами он поспешил за Роли, предоставив честному Бланту придерживать одной рукой лошадь, а другой – мальчика. Блант долго провожал его взглядом.

– Никто не удосуживается посвятить меня в эти тайны, – проворчал он. – Мало того – меня еще соизволили оставить и конюхом и нянькой одновременно. Ну, конюхом еще куда ни шло, потому что я, конечно, люблю хороших лошадей, но поручить мне этого дьяволенка… Ты откуда явился, дружок?

– С болот, – ответил мальчик.

– А чему ты научился там, смышленый чертенок?

– Ловить чаек с перепончатыми лапками в желтых чулках.

– Ух ты, – буркнул Блант, разглядывая огромные розы на своих башмаках. – И дернул же меня черт задавать тебе вопросы.

Тем временем Тресилиан прошел через приемную залу. Придворные стояли группами и таинственно перешептывались, не спуская глаз с двери, которая вела из залы во внутренние покои королевы. Роли указал на дверь; Тресилиан постучал и был немедленно впущен. Все шеи вытянулись – всем хотелось заглянуть в комнату, но портьеры, закрывавшие дверь изнутри, упали слишком быстро, так что любопытство собравшихся осталось неудовлетворенным.

Тресилиан с сильно бьющимся сердцем очутился перед Елизаветой. Королева металась по комнате в необычайном волнении, которое она, видимо, не считала нужным скрывать; два‑три ее ближайших и мудрейших советника обменивались беспокойными взглядами, но не решались заговорить, пока не утихнет ее гнев. Перед пустым креслом, которое сдвинулось с места, когда она яростно вскочила, стоял коленопреклоненный Лестер, скрестив руки и опустив глаза, молчаливый и неподвижный, словно могильный памятник. Рядом с ним стоял лорд Шрусбери, граф‑маршал Англии, держа в руке своей жезл. Шпага графа была отстегнута и лежала перед ним на полу.

– Ну, сэр, – сказала королева, вплотную подойдя к Тресилиану и топнув ногой так, как это сделал бы сам Генрих, – вы знали об этом славном деле? Вы соучастник обмана, который замышлялся против нас? По вашей милости мы совершили несправедливость?

Тресилиан упал на колени перед королевой; здравый смысл подсказывал ему, что в этот момент любая попытка оправдаться грезила ввернуться против него же.

– Онемел ты, что ли? – продолжала она. – Ты знал обо всем… Говори, знал или нет?

– Нет, всемилостивейшая государыня, я не знал, что эта бедная леди – графиня Лестер.

– И никто не будет знать ее под этим именем! – воскликнула Елизавета. – Проклятие! Графиня Лестер! А я говорю – госпожа Эми Дадли, и хорошо еще, если у нее не будет основания именовать себя вдовой изменника Роберта Дадли.

– Государыня, – промолвил Лестер, – делайте со мной все, что хотите, но не гневайтесь на этого джентльмена: он ни в чем не провинился перед вами.

– И ты думаешь, ему будет лучше от твоего заступничества, – вскричала королева, оставив медленно поднявшегося Тресилиана и бросаясь к Лестеру, все еще стоявшему на коленях, – твоего‑то заступничества, ты, дважды фальшивая душа, вероломный клятвопреступник! Твоя подлость сделала меня смешной в глазах моих подданных! Я возненавидела самое себя! О, я готова вырвать свои глаза за их слепоту!

Тут Берли отважился перебить ее.