– У вас есть подозреваемый?

– Я же сказала, сообщим на пресс‑конференции. Я хотела, чтобы вы задержались, по совсем другой причине.

Виви Сундберг встала и вышла из комнаты. Вернулась она с дневниками, которые несколькими днями раньше отобрала у Биргитты Руслин.

– Мы их просмотрели, – сказала Виви Сундберг. – По‑моему, для расследования они значения не имеют. Поэтому я решила проявить добрую волю и на время передать их вам. Под расписку. При условии, что вы вернете их по первому нашему требованию.

Уж не ловушка ли? – мелькнуло в мозгу Биргитты Руслин. Поступок Виви Сундберг едва ли допустим, хоть и не является прямым нарушением. Биргитта Руслин не имела касательства к дознанию. Что может случиться, если она возьмет дневники?

Виви Сундберг заметила ее колебания и сказала:

– Я говорила с Робертссоном. Он не возражает при наличии расписки.

– В текстах, какие я успела прочитать, были упоминания о китайцах, работавших в США на строительстве железной дороги.

– В шестидесятых годах девятнадцатого века? Это же почти полтора века назад.

Виви Сундберг положила на стол дневники и пластиковый пакет. Достала расписку, которую Биргитта Руслин подписала.

Виви Сундберг проводила ее к выходу. У стеклянной двери они попрощались. Биргитта Руслин поинтересовалась, в котором часу состоится пресс‑конференция.

– В два. Через четыре часа. Если у вас есть журналистская карточка, приходите. Масса народу желает присутствовать, а у нас нет помещения, которое вместит всех. Слишком большое преступление для маленького городка.

– Надеюсь, в расследовании достигнут прорыв.

Виви Сундберг ответила не сразу, но в конце концов сказала:

– Да. Думаю, мы вот‑вот раскроем это жуткое злодеяние. – Она кивнула, словно в подтверждение своих слов. – Теперь нам известно, что все в деревне фактически состояли в родстве. Все убитые были родственниками.

– Кроме мальчика?

– Он тоже родственник. Но приехал погостить.

Биргитта Руслин вышла из полицейского управления. Размышляя о том, что же сообщат на пресс‑конференции.

На по‑прежнему заснеженном тротуаре ее догнал Ларс Эмануэльссон.

Он улыбался. А Биргитте Руслин вдруг захотелось дать ему тумака. Хотя его упорство волей‑неволей вызывало уважение.

– Вот и встретились снова, – сказал он. – Вы все время наведываетесь в полицейское управление. Хельсингборгский судья постоянно на периферии расследования. Сами понимаете, мне весьма любопытно.

– Все вопросы к полиции. А не ко мне.

Ларс Эмануэльссон посерьезнел:

– Не сомневайтесь, я задаю им свои вопросы. Только ответов пока не получил. И это начинает действовать на нервы. Я поневоле принимаюсь строить домыслы. Что делает в Худиксвалле судья из Хельсингборга? Каким образом она замешана в случившемся кошмаре?

– Мне нечего вам сказать.

– Объясните только: почему вы так враждебны и нетерпимы?

– Потому что вы не хотите оставить меня в покое.

Ларс Эмануэльссон кивнул на пластиковый пакет:

– Я видел, что пришли вы сюда с пустыми руками. А вышли с тяжелым пакетом. Что у вас там? Бумаги? Папки? Что‑то еще?

– Это вас не касается.

– Никогда не отвечайте так журналисту. Меня касается всё. Что лежит в пакете, и что не лежит, и почему вы не желаете говорить.

Биргитта Руслин пошла прочь. Поскользнулась и навзничь упала в снег. Один из старых дневников вывалился из пакета. Ларс Эмануэльссон потянулся за ним, но она оттолкнула его руку, сунула тетрадь обратно в пакет. Покраснев от злости, поспешила дальше.

Только подойдя к машине, она стряхнула с себя снег.