Они пересекали реки, по которым поднимался идущий на нерест лосось, слышали вой волков и видели в вышине орлов и даже грифов – странных птиц, которых никто из монахов, за исключением одного итальянца, никогда в жизни не встречал.

Поднявшись на лесистый кряж и глядя на раскинувшиеся внизу речные долины, они впервые позвонили в колокол, призывающий к молитве Божьей Матери. Здесь они сложили из скромного камня небольшую часовню во имя святого Патрика, казавшуюся еще меньше по соседству с огромной горой. Жизнь буквально кипела вокруг, бурлила, переливалась через край. Она просто била в глаза, куда ни кинешь взгляд, и священник из Альбы едва не впал в гностическую ересь, предположив, что здешний мир не познал Первородный Грех и остался не тронут злом. Впрочем, Брендан быстро образумил его и даже наложил на него епитимью, велев облечься во власяницу в знак полного раскаяния. Но в глубине души Брендан знал, что красота – самый страшный растлитель и что монахов соблазняет сама земля...

Я проснулся.

Кит смотрела на меня. Она была уже полностью одета.

– Ты спал, – прошептала она.

– Откуда ты знаешь?

Она улыбнулась:

– У тебя глаза быстро двигались под веками.

– Который час? – спросил я, садясь и стряхивая со спины прилипшие листья и иголки.

– Почти двенадцать. Скоро обед.

– Трахнутый, наверное, здорово злится.

– Нет. Пока ты спал, я отошла к тому месту, откуда меня было видно из дома, и помахала ему рукой в знак того, что все в порядке. Он, конечно, спросил, где, черт побери, Шон...

– И что ты ответила?

– Крикнула, что у тебя живот схватило и срочно понадобилось в туалет, – объяснила Кит и хихикнула.

– А он что на это сказал?

– Да ничего особенного. Он, по‑моему, даже не особенно рассердился. Они с папой о чем‑то спорили, и ему было не до тебя, но все же велел нам поторопиться.

– Повезло! – отозвался я. – И все‑таки тебе следовало меня разбудить.

– Нельзя будить детей, когда они спят, – убежденно сказала Кит. – И вообще – когда Трахнутый мне что‑нибудь приказывает, я всегда поступаю одинаково...

– Как же?

– Игнорирую его.

Я протер глаза, сел на бревно и натянул трусы и брюки. Поправил протез и под восхищенным взглядом Кит зашнуровал ботинки. Если она все еще сравнивала меня с Джеки, я, похоже, записал на свой счет очередное очко.

Заметив, что я перехватил ее взгляд, Кит покраснела и отвернулась. А я подумал, что пора сравнений прошла: Джеки теперь обратился в пустяк, не стоящую внимания мелочь. Вопрос, кто кого больней уязвит, больше не стоял. Речь теперь шла о жизни и смерти.

Я подобрал с земли майку и, стряхнув с нее еловые иглы, стал смотреть на Кит. Я смотрел на нее так долго, что она не выдержала и улыбнулась.

– Ты хочешь мне что‑то сказать? – спросила она.

– Да. – Я кивнул. – Я жалею, что заснул, потому что у нас мало времени, а другой возможности поговорить нам может не предоставиться. Присядь‑ка и послушай, что я тебе скажу, только слушай очень внимательно...

– Ты вдруг стал таким серьезным! – рассмеялась Кит. – Не представляю, как тебе это удается! У меня, например, до сих пор голова кружится от счастья! – добавила она, довольно удачно пародируя манеру выпускницы привилегированной частной школы.

– Я не шучу, Кит. Садись.

Она нахмурилась и села рядом со мной на бревно.

– О'кей, выкладывай, что там у тебя, – проговорила она требовательно.