|
Киб, качавший его, все время сбивался с ритма. Варвара вылезала из шезлонга, подбегала, бесшумно переступая босыми ногами, поправляла свешивающиеся руки, окутанные облаком пены. Увязая каблуками в мелколистной горной травке, подбиралась Кони, заглядывала осторожненько, чтобы не разбудить, и, конечно, будила – у Сусанина на нее был особый нюх. Тогда начинались препирательства, начальник биосектора жаждал вступить в свои права на новой территории, а Кони увещевала его совсем по‑старушечьи, со всеми немыслимыми для нее «ладушками» и «сон – лучшее лекарство».
Сон ему действительно был необходим: кроме ожогов, Сусанин основательно отравился, наглотавшись дыма со всем букетом испарений из горящего кузова. С химическими воздействиями справиться было легко, но среди горевшего были и биоактивные препараты, так что Сусанина скрутил целый клубок разномастных аллергий. Пилоту‑механику, отлеживающемуся в палате со множественными переломами и не склонному к гамакам, досталось от пожара меньше, но тоже хватило. За больными неусыпно следили не меньше дюжины врачей – к счастью, дистанционно, – два киба и медбрат Дориан. Каким образом среди участников экспедиции обнаружилось столько людей с медицинскими дипломами, оставалось только гадать. И уже совсем непонятно, на каких правах тут существовала Варвара. Она просто осталась и все. Кормила, помогала при перевязках. Она знала, что, когда смывают защитное покрытие, начинается боль – словно прорывается все, накопившееся за целые сутки. А снимать надо, потому что сквозь тончайшую пленочку регенопластика проникнуть внутрь не может ничто, но вот наружу постоянно выбрасываются частицы отмершей клетчатки, прикрытая напылением грязь и вообще все постороннее. Все это надо было ежедневно удалять, и проще простого было бы на это время давать общий наркоз, но к любому виду искусственного сна у Сусанина возникла непоколебимая ненависть. Он предпочитал мучиться, но не спать. Когда грузная, но легкая на руку Манук Серазиан (как только теперь выяснилось – старший ординатор базового госпиталя) начинала неприятную процедуру, Сусанин покрывался гнедым крапом – аллергия на нервной почве – и замолкал. Едва Манук удалялась, он отыскивал глазами Варвару и принимался ругаться. Варвара, скинувшая свое форменное кремовое великолепие и облачившаяся в белый халатик, сидела с ногами в шезлонге и плела травяной поясок. Каждый залп брани обычно начинался в сослагательно‑безличной форме: – Силы небесные, ну чтоб отсюда унесло всех этих милосердных и сочувствующих! Он устремлял свои рысьи глазки в просвет между деревьями, к которым был привешен гамак, отыскивая по‑осеннему бледное, но еще теплое небо. Здесь, в долине, вообще было теплее, чем на побережье. «Совсем другие у него глаза, когда он не щурится, – меланхолично думала Варвара. – А ведь пожалуй, совершенно такие же, как у меня. Никогда не замечала». Сусанинские экзерсисы уплывали стороной, не задевая ее. – Медиков развели, доброхотов больничных – до Луны цепочкой не перевешаешь… На космодроме кто? Кто с телятами? – Половина наших людей там, да еще стратеги. Они не то что с телятами, они… они с сиренами морскими управятся. Но это невинное воспоминание привело Сусанина в бешенство: – Купили тебя на дежурную байку! Как дурочку… «Кончайте лазать в аварийный люк, выносите даму через центральный шлюз!» Варвара вспыхнула впервые за все эти дни. Но Сусанин уже переключился на другое: – Осел я, осел! Засадить всех летяг в первую машину – это ж надо было соображать! – Надо было по тревоге остановиться и прикрыться защитным полем, – наставительно заметила Варвара, только чтобы хоть что‑нибудь ответить, и это окончательно взбесило Сусанина. – А вы ее объявили, эту тревогу? У меня рация на приеме без передыха, и от вас – ни черта всю дорогу! – Как – ничего?. |
