– А вы ее объявили, эту тревогу? У меня рация на приеме без передыха, и от вас – ни черта всю дорогу!

– Как – ничего?.. – осторожно переспросила девушка. – Тревогу приняли и здесь, и на космодроме.

– Ни одна машина ни черта не слышала. Что мы, оглохли? Ну, тучу заметили, поздно, правда, но на кой ляд нам в тучи всматриваться? Полем прикрылись, но поле‑то машину бережет, а не дорогу! У нас под носом как резануло – грунт из‑под колес вон, машина как белое облачко парит, вся в защите, как в пене, я кричу: «Выбрасывайся!» – а куда выбросишься, если защита и дверцы заблокированы? Консервная банка…

Он перевел дыхание и некоторое время бормотал себе под нос что‑то уж совсем непроизносимое.

– Но ведь кто‑то выпрыгнул? – осторожно спросила Варвара.

– Снял поле, вот и выпрыгнули. Двое. Трое остались. Штурман в рычаги вцепился, все пытался крепежными лапами кабину удержать, когда я кузов отстегнул… А Конрой…

Опять последовало полутораминутное бормотание под нос.

– С Конроем вы не виноваты, – тихонько заметила девушка.

– А вот об этом только мне судить! – снова взорвался Сусанин. – И катилась бы ты со своими утешениями… Нечего тут мне сопли утирать! Начальник колонны за все в ответе, даже если бы это было и не с моей машиной. А уж то, что я его снизу вытянуть не сумел…

– Да не мучайтесь этим, Евгений, если бы вы его и вытащили, все равно было бы поздно… На дне провала обитал перистый удав. Затаился, как будто ждал…

– Врешь!..

– Да спросите хоть у Кони. Просто вереница жутких совпадений, предугадать которые было невозможно…

– Слушай, Варька, я тебя не узнаю! Мать‑примирительница. И всех по головке – утеньки мои, невиноватенькие! Тьфу! Кто это видел в дыму перистого удава? Это ж только в страшном сне может присниться! В темную сентябрьскую ночь!

– Я видела перистого удава, – кротко заметила Варвара. – На той стороне, за Оловянными воротами. И все видели…

– Вот именно, за воротами. Какая нечистая сила могла перенести его сюда?

Варвара пожала плечами и не ответила. Она понимала, что Сусанин отчаянно борется с зудом, неминучим при форсированной регенерации кожи, и эта несмолкаемая брань позволяет ему отвлечься от своих ощущений. Но ведь и она смертельно устала – все последнее время ее жизнь протекала в катастрофическом многолюдье и неумолчных разговорах. Подумать некогда, не говоря уж о том, чтобы дать волю своему ведьмовскому чутью.

– Мне командор перья со дна провала достал. Гада тоже обещался выудить. Останки.

– Хм, командор…

Опять нечленораздельное бормотание. А что – командор! Ее командор. Вот так, пусть примирится. Тем более что сейчас он не меньше Сусанина грызет себя за все случившееся. Хотя где гнездилась причина бешеного гнева Водяного, представить просто невозможно. И потом – вся эта цепочка, на конце которой – золотое перистое чудовище, притаившееся в осенней листве… в осенней…

Осенняя, отмирающая, угасающая… Цепочка ассоциаций заплясала, как змейка на экране осциллографа, свилась в клубочек, старательно пряча смысл.

Угасание защитного барьера, вот что.

– Евгений Иланович, я на минутку…

– Давай, давай!

Она бросилась в тренажный зал, где ночевала на жесткой массажной лежанке, схватила свою куртку, поднесла к губам шоколадную кнопочку фона.

– Командора, – выдохнула она.

Кнопочка дохнула сложным шумовым переплетением свиста, шороха, неразличимых голосов. Потом все разом смолкло: десять из одиннадцати датчиков отключились.