— Ну, зачем же все, — Турецкий отступил на шаг, оценивающе обозрел полотно. — Обязательно попрошусь к тебе в соавторы. Любишь американские мотивы?

— А что вы имеете против Америки? — Венечка смутился, но не растерялся. — Конечно, там есть свои уродства…

— Но это страна больших возможностей, — продолжил за него Турецкий. — Только там бедный чернокожий мальчик может стать богатой белой женщиной. Ты простыл, Венечка?

Живописец покосился на обмотанный вокруг шеи шарф.

— Это всего лишь одежда. Вам не понять, мужчина… Послушайте, — Венечка начал терять терпение, — мы с вами вчера уже разговаривали. Мне некогда, мне нужно работать, у нас под угрозой срыва очередной заказ. Если вы опять намерены издеваться…

В какой-то миг ему показалось, что Венечка бросится на него с кулаками.

Какое он действительно имеет право иронизировать над сексуальными и профессиональными пристрастиями людей — в их монастыре? Забыл, что ничто так не защищает зубы человека круглые сутки, как уважительное отношение к окружающим?

— Прости, Веник, — миролюбиво буркнул он, — забудем про обиды и унижения. День сегодня трудный. Понимаешь, общался с родственниками и знакомыми невинно убиенных — такое ощущение, будто пробивался нагишом через малинник.

— А что, убили еще кого-то? — подметил мальчик.

— Не бери в голову, — отмахнулся Турецкий. — Убийца хорошо погулял. В воскресенье двадцать четвертого мая он застрелил чиновника из Министерства финансов по фамилии Пожарский, в понедельник отправил к праотцам популярного журналиста Эндерса, во вторник — вашего Кошкина…

Венечка от изумления отвесил челюсть. Дрогнул табурет под костлявой задницей.

— Говорю же, не бери в голову, — повторил Турецкий. — Кстати, ты ничего об этом не слышал? Может, фамилии о чем-то говорят?

— Может, и слышал, — сглотнул Венечка. — Эндерс в прошлом году написал вполне доброжелательную статью о гей-параде в Риге. Не то, что некоторые…

— Просто ему хорошо заплатили, — засмеялся Турецкий. — А беспринципному журналисту без разницы, о чем писать. Прости, Венечка, считай, что я ничего не говорил. Значит, про убийства ты не в курсе?

— Чиновников убивают каждый день, — фыркнул художник. — Воровать надо меньше. А о смерти Эндерса я даже не знал… Занятно, да. А с чего вы взяли, что согрешил один и тот же человек?

— А экспертиза так глаголет, Венечка. Но я пришел не за этим. Изобрази, пожалуйста, на лице глубокую задумчивость.

— Зачем? — шмыгнул носом живописец.

— У тебя должно получиться. Я помогу. Ты хорошо знал Кошкина?

На чело художника-абстракциониста улеглось именно то, о чем просил Турецкий. Дрогнули ухоженные ресницы, он быстро выстрелил глазами в собеседника.

— Я понимаю, Венечка, — осторожно заметил Турецкий. — Не сочти за наезд, но речь идет, если я правильно понимаю, о неразделенной любви. Ты любил Кошкина… ну, скажем так, он нравился тебе? Как мужчина. А Кошкин любил женщин. Бывает.

Вопреки прогнозам, Венечка не взорвался, как пороховая бочка. Скрипнул зубами, отвернулся к мольберту.

— Хорошо, — согласился Турецкий, — давай поговорим так. Я буду любоваться твоим затылком, а ты не будешь лицезреть мою ехидную лисью физиономию. Любовь не задалась, но вы работали вместе.