(Материал к биографии, л. 42 об. — 43).

(Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 1, с. 366.)

В Нижнем я оправляюсь несколько от ряда ударов, нанесенных моим утопиям о мистерии, многострунности в органически развертываемой новой общественности, к которой должен причалить „Арго“ символизма. Возвращаюсь из Нижнего, опустив забрало: лозунг „теургия“ спрятан в карман; из кармана вынут лозунг: „Кант“

(Почему я стал символистом, с. 41).

Мне, недавно еще пережившему ужас „мистерий“ арбатских с чудовищными посиденьями в грифской гостиной, разбитому, точно ободранному, убегавшему в Нижний, вернувшемуся, чтобы твердой рукой ликвидировать все „козловаки“, — явленье Иванова, пока я с ним не увиделся, не успокоился, что он в ближайшие дни не намерен „мистерий“ чинить, — было: бред! И тем более бред, что подобные Мишеньке Эртелю

— и т. д. (ЦГАЛИ, ф. 53, он. 1, ед. хр. 31, л. 109).

как на экзамене — строжайший, назойливый — под формой ласковости, под сверлящим прозором зеленых, безброво мигающих, зорких, каких-то недобрых порой, его глазок; всем жестом я как бы за кресло присел от него; он вытаскивал; я — от него; он — за мной; топотали кромешными мы лабиринтами; таки настиг: он же

— и т. д. (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 31, л. 111).

от всякого кукиша, и, проливая испарину, тщился сей сорокалетний и старообразный от образа жизни мужчина, надев рубашоночку, загалопировать вместе с Койранским, коль этот последний предложит галоп; и бескостная мягкость не нравилась многим:

— «Очень пронырлив»

— и т. д. (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 31, л. 112).

и десять лет — никого: Вячеслав лишь Иваныч фонтанит Дионисом; Лидия Дмитриевна — монологами драмы своей бурно-пламенной „Кольца“.

„(En deux)“ минус прочие, — В. И. Иванов цвел, перерождаясь в простого, уютного, любвеобильного мужа и очаровательного собеседника; Лидия Дмитриевна трубным голосом, как камертон, превращала звук тем В. Иванова из деритона в звук скрипки, сработанной опытностью Страдивариуса; я заслушался неповторимой симфонии, как-то попав в номер к ним.

И я понял: Ивановы — будущее; не объедешь никак их

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 31, л. 114).

(Стихотворения и поэмы, с. 467.)

(Блок А. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 2, с. 75.)

(Стихотворения и поэмы, с. 304.)

не шпионы ль они… С. И. Щукина?

А что-то жило в нем от Христофора Колумба, в Америке бывшего, но не умеющего ту Америку, как сладкий торт, перед нами поставить на стол; иль, пожалуй еще, от Паоло Учелли, решавшего целую жизнь перспективный вопрос; наконец разрешившего, нарисовавшего в найденных правилах что-то; друзья подходили; и — видели линии, а не предмет, нарисованный ими.

Паоло Учелли рехнулся!

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 31, л. 230).

Слова о Паоло Учелло восходят у Белого, по всей вероятности, к статье М. Волошина «Устремления новой французской живописи» (Золотое руно, 1908, № 7–9), в свою очередь заимствовавшего рассказ о флорентийском художнике у М. Швоба (см.: Волошин М. Лики творчества. Л., 1988, с. 240–242, 658).

но были и не усумнявшиеся: тот же Щукин, Морозова, Шпет, Гольденвейзер, издатель-богач, импресарио и дирижер Кусевицкий — за Метнеров; братья Досекины, Стенбок-Фермор и почтеннейший бактериолог, покойный Л. А. Тарасевич, — горой: за д'Альгейма!

Мы слушали точно романс

— и т. д. (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 31, л. 230).

.