— Его высокоблагородию — ура! — выдвигаясь вперед, рявкнул княжич Урусов. — Не посрамим!

— Ура… — жидко и неуверенно откликнулись городовые.

— Ура! — рявкнул, точно пролаял Вовчанский и во всю медвежью глотку подхватил Потапенко — Урааааа!

И вот тогда и городовые, и казаки наконец отозвались длинным нестройным:

— Ураааа! Ураааа!

— За государя, не посрамим! — в духе лучших армейских традиций прокричал Аркадий Меркулов — чувствовал он себя в тот момент изрядно глупо, но, если это поможет сдвинуться, наконец, с места, он и на голове пройдется! — За мной! — и дернув рычаг, погнал, наконец, автоматон в сторону еврейского квартала.

«Держись, Митька! Ты только немножко еще там продержись, сынок, не влезай ни во что. Отсидись, Предками и Христом-Богом прошу, что тебе до тех людей…» — под отчаянно мечущиеся мысли он вел бодро рысящих за ним казаков — позади почти бегом следовала колонна городовых.

Подгоняющий коня Урусов поравнялся с ним и отрывисто бросил:

— Вы ведь сами не верите в это, ваше высокоблагородие. Что мы и правда сможем вот так — арестовать виновного, не взирая на Кровь, религию или звания.

— Не верю, — качнул головой Меркулов. — Но буду очень стараться, чтоб это стало правдой. Прямо нынче и буду! — и с облегчением выдохнул при виде новехонького фонаря, нелепо и неудобно воткнутого на самой границе еврейского квартала.

Следы погрома были видны уже здесь — обломки мебели на мостовой, изодранные в клочья книги и поземка из перинного пуха, вертящаяся у копыт автоматона.

— Готоооовсь! — протяжно проорали сзади, и Меркулов наконец-то рванул рукоять автоматона, заставляя того резко вскинуться на складывающиеся в суставах задние ноги. Из поднятых передних выметнулись две сабли, а голова раскрылась, будто книга, образуя перед всадником стальной щит.

Меркулов дернул рычаги — и раскачивающимися прыжками, будто античный козлоногий сатир, автоматон побежал вперед.

«Митька, я иду!»

Чудовищное удушье навалилось враз, будто воздух вдруг стал тяжелым, как каменная плита. Сзади послышались испуганные и яростные крики, заржали кони. Зазвенело пронзительно и тягостно, будто в небесах тронули гигантскую басовую струну. Встали на дыбы лошади. Солнце резко потемнело, словно на него накинули черную вуаль, и в сгустившихся сумерках страшным, потусторонним светом вспыхнул фонарь. Вырвавшийся из него сноп тускло-фиолетового огня ударил в несущийся мимо автоматон.

Глава 24. В гостях у Смерти

Место, заполненное разом и нестерпимым светом, и непроницаемой мглой, Митя узнал сразу же — оно показалось даже родным и привычным. Под ногами снова хлюпал кровавый ручеек: только теперь Митя был совершенно уверен, что кровь эта — его. И поглядел неодобрительно — так и вовсе вытечь можно, будто сжатая в кулаке виноградная гроздь. Один жмых и останется. Он присел на корточки и попытался ухватиться за кончик этого ручейка — пару раз пальцы промахивались, точно проходили насквозь. Даже журчание усилилось и красный поток стал шире, а тело, и без того не чувствующее сейчас ни жара, ни холода, точно погрузилось в оцепенение. Зато в душе вдруг вспыхнуло возмущение — что за неподчинение? Еще он собственную кровь уговаривать должен! А ну иди сюда! Он содрогнулся от боли, когда в руках его вдруг оказался кончик ярко-алой нити. Нить резала пальцы, но выпускать ее Митя не собирался — глупо сперва добывать, а потом бросать.