|
Дозорные унеслись дальше в степь, там разожгли костры. Чтобы не толпились у выхода, Чех с братьями сам заставлял двигаться дальше, не мешать, дать дорогу отставшим. Короткая летняя ночь прошла без сна, везде полыхали костры. Кое-где земля гремела под мощными ударами сапог: мужчины, взявшись за плечи, плясали вокруг костров коло, одновременно притопывая с такой силой, что котлы на треногах раскачивало как при землетрясениях, а варево со злобным шипением плескало на огонь. От дальнего костра доносился мощный рев дюжины глоток. Баюн, сложив новую песню, наскоро обучал дозорных. Сам он пел все реже, но обожал, когда его песни орали другие. Рус заметил, что Чех с одобрением поглядывает на костры дозорных. Когда поют, то усталость куда и девается. Особенно важно для племени, чтобы пели те, кто едет впереди... С утра воздух был острый и холодный, как лезвие ножа. На голубеющем небе странно проступала, будто выдвигаясь из небытия, луна. Почти полная, лишь правый краешек прячется в незримости, а левый блестит ярко, четко, различимы все пятна, ямки. Сердце Руса тревожно заныло от ощущения великой тайны и непостижимости ее понять. Луна похожа на медный таз, на круг свежего сыра, но это не таз и не сыр, однако трудно поверить и волхвам, что это сестра Солнца, которая то ли влюбилась в него, и потому чахнет, то ли наоборот — сбежала от брата, потому появляется только ночью... Ежась от холода, подошел взъерошенный Корнило. Зябко вздрагивал, плотно обхватил себя за плечи. Сказал предостерегающе дряблым старческим голосом: — Что-то слишком засматриваешься на небо. Доброе утро, юный и ярый. — Утро доброе. Как спалось? — Плохо. Думал о земных делах, хоть и волхв. Рус смолчал, Корниле приходится думать о земных, потому что волхвованием не дает заниматься ревнивый Гойтосир. — Что, некого в жертву приносить? Корнило отмахнулся: — Это всегда найдется. Ночи становятся длиннее! Воздух к утру совсем остывает. Ты не чуешь, кровь горячая, а мои кости уже стынут. Скоро останавливаться надо. — Скоро ли? — На новом месте надо осмотреться, избы срубить... или хотя бы землянки вырыть. Мы вторглись далеко на север! Кто знает, какие здесь зимы? Еще двое суток ожидали отставших. Недосчитались всего трех повозок. Чех повеселел, потери крохотные. На третье утро медленно и неспешно тронулись дальше, теперь все больше дружинников Чех перебрасывал из отряда прикрытия в головной дозор. Земля пошла суше, злее. Трава стояла высокая, но колеса звонко гремели по камням, ломались чаще. На привалах и по ночам у костров все чаще стучали молотки. Чинили повозки, в походных кузнях постоянно полыхали угли, дюжие мужчины перековывали коней. Лес тянулся слева почти на виднокрае. Люди поглядывали на него с опаской, замечали, как начинает приближаться, потом снова отодвигается, словно играет, снова медленно и неотвратимо надвигается темной стеной. Деревья стояли угрюмые, словно вынырнувшие из ночи. Под ногами земля иногда начинала незаметно глазу подниматься, а через сутки-другие дозорные обнаруживали, что едут по возвышенности, а справа или слева внизу тянется долина — такая же темная, ощетиненная верхушками деревьев, что стоят так плотно, что спрыгни — останешься бегать по веткам, как белка, до земли не продерешься. Чех беспокойно оглядывался. Рус видел, как зоркие глаза брата все чаще посматривают по сторонам. |
