|
Но я должен побеседовать с вами о другом. Кровь за кровь, и острый меч на крепкий щит. Моя песня для того, кто ночью вскачь во мглу летит… мягким голосом процитировала графиня. – Это, возможно, самая драгоценная из жемчужин его творчества. – Это оно! – восторженно вскричал Удо. – Я это знал! Я знал, только не мог… – Он внезапно оборвал сам себя, вспомнив, при каких обстоятельствах он не мог. Удо внушительно откашлялся и в третий раз объяснил, что целью его прихода отнюдь не являлась беседа о поэзии. – Но мне кажется, что самая прекрасная его вещь – перебила графиня, спокойно пропуская его слова мимо ушей, – это ода к вашему высочеству на день совершеннолетия. Сейчас, минутку… Неукротимый и прекрасный Принц восемнадцати годов Отныне – это видно ясно – к великим подвигам готов. А взор его и светел и суров, Его краса и мужество в расцвете. А ведь всего лишь восемнадцать лет назад (По крайней мере, все так говорят) Его еще и не было на свете. Удо изобразил некоторое смущение и сказал, что эти придворные поэты – ужасные льстецы. Если он рассчитывал на комплимент, то ошибся. – Я не могу судить об этом, пока не узнаю вас как следует, – серьезно проговорила графиня, глядя ему в глаза. – А ваше высочество действительно такой… неукротимый? – Я… ну, я… то есть… – Он неловко заерзал на скамье, чувствуя себя все менее неукротимым. Ему сразу следовало понять, что на такой вопрос лучше и не пытаться отвечать. – Но ваше высочество не должны быть слишком уж неукротимы в отношении нас, бедных евралийцев… Тут ему опять пришлось сказать, что он пришел для решительного объяснения и что графиня неверно оценила его намерения. – О, простите меня, ваше высочество. А я была совершенно уверена, что вы хотите поделиться мыслями о прекрасном с родственной душой. – Н нет, – сказал Удо, – не совсем. – Тогда в чем же дело? – воскликнула графиня. Удо поднялся и выпрямился во весь рост. Он чувствовал, что пора наконец проявить твердость. Он отошел на несколько шагов и обернулся к графине, поставив локти на солнечные часы. – Графиня, – начал он решительно, – десять дней назад, выехав в Евралию по приглашению принцессы, я внезапно подвергся… – Одну минуту, – озабоченно прошептала графиня, вскочила, прихватив со скамьи подушечку, бросилась к принцу и подложила ему подушечку под локоть. – Бедный, ему, наверное, так неудобно, – и скользнула обратно на скамью. Потом она села, уперев локти в колени и положила подбородок на руки, не сводя с принца восхищенного взгляда. – Вот теперь продолжайте, – еле слышно выдохнула она и приготовилась слушать. Удо открыл было рот с намерением продолжать, но никак не мог подыскать нужных слов. Он чувствовал себя полным идиотом, стоя вот так – с локтем на этой подушечке, словно он собирался произнести публичную речь. Он посмотрел на подушечку, как будто ожидал увидеть рядом стакан с водой, а Бельвейн перехватила его взгляд и сделала вид, будто собирается бежать за стаканом. (Это было очень на нее похоже.) Удо в гневе отшвырнул подушечку («Осторожнее, мои розы!» – вскрикнула графиня) и сердито направился к ней. Бельвейн смотрела на него широко открытыми невинными глазами. – Вы… вы… О, немедленно перестаньте смотреть так! – Как? – спросила Бельвейн, продолжая смотреть так. – Не делайте этого! – закричал Удо и пнул ногой подушечку. – Прекратите! Она прекратила. – Вы знаете, – произнесла она кокетливо, – а я вас немного боюсь, когда вы сердитесь. |
