|
И какой замечательный!» – Ну, у него на этот счет может быть другое мнение. Я пока побуду где нибудь поблизости. Погуляю в лесу. Или могу остаться в саду графини и поразвлечься с Удо. В любом случае даю вам час. Внушительная кавалькада приближалась к замку. Дамы размахивали платочками, дудели трубы, лаяли гончие. Гиацинта, одетая в голубое с золотом, сбежала по ступеням и бросилась в отцовские объятия. – Мое дорогое дитя, – твердил Веселунг, ласково поглаживая ее по спине. – Ну, ну, успокойся же. Твой старый отец снова с тобой. – Он успокаивал ее, как будто это она, а не он сам вот вот зарыдает. – Моя маленькая Гиацинта! Милая дочь! – О, отец, я так рада, что ты вернулся! – Я тоже, дитя мое. Теперь я должен обратиться к народу, а потом мы расскажем друг другу все, что с нами произошло за это время. Он выступил вперед на один шаг и произнес речь: – Народ Евралии! (Приветственные крики.) Мы вернулись из долгого и опасного похода (овации) в объятия (бурные овации) наших матерей, жен и дочерей (продолжительные овации). В честь великой победы я объявляю завтрашний день государственным праздником Евралии (бурные овации). Теперь я разрешаю вам разойтись по домам и надеюсь, что каждого из вас ждет такой же теплый прием, какой ожидает меня в моем милом доме. Тут он повернулся и снова заключил дочь в объятия, и если взгляд его скользнул над ее головой в направлении сада графини, то это не так уж важно и в этом, без сомнения, виновата планировка замка. Последовала буря приветственных возгласов. Пять тысяч глоток проревели военный клич Евралии: «Хо, хо, Веселунг!», и люди радостно разбежались по домам. Веселунг с Гиацинтой вошли во дворец. – Теперь, отец, – сказала Гиацинта, после того как король переоделся и подкрепился, – ты должен мне все рассказать. Даже не верится, что все кончилось. – Да, да, – ответил Веселунг, – все кончилось. Я думаю, с этой стороны нам больше ничего не угрожает. – Скажи, король Бародии принес извинения? – Он сделал больше – он отрекся. – Почему? – Потому что… – Веселунг вовремя спохватился. – Ну, потому что я собственноручно нанес ему смертельный удар. – О, отец, как это жестоко! – Не думаю, что он сильно пострадал, дорогая. Скорее это был удар по его чувствам. Смотри, что я тебе привез. Он вынул из кармана маленький сверток. – О, как интересно! Что это? Король развернул пергаментную бумагу и извлек пару рыжих бакенбардов, аккуратно перевязанных голубой ленточкой. – Отец! Он взял в руки один из них и предъявил Гиацинте. – Смотри, вот в это место угодила стрела Генри Малоноса. Между прочим, – добавил он, – Генри женился и остался в Бародии. Удивительно, как после войны мысли человека принимают матримониальное направление. – Он выжидательно помолчал и покосился на дочь, но она все еще была поглощена бакенбардами. – Что мне с ними делать? Не могу же я посадить их в саду. – Я думаю, их можно прикрепить к флагштоку, как мы это сделали в Бародии. – Мне кажется, это будет не очень то благородным жестом теперь, когда бедняга умер. Веселунг оглянулся, чтобы удостовериться, что в зале нет лишних ушей. – Ты умеешь хранить тайны? – спросил он многозначительно. – Конечно, – сказала Гиацинта, сразу же решив, что она поделится секретом только с Лионелем. – Тогда слушай. Он рассказал ей о тайной вылазке в неприятельский лагерь в палатку короля Бародии, о письме короля Бародии. Он рассказал все, что он говорил и делал и что делали и говорили все остальные, и его мальчишеское удовольствие было столь явно и столь невинно, что даже посторонний проникся бы к нему искренней симпатией. |
