– Все думают, что понимают. Но существуют тонкости. Тонкости, которых не чувствуешь. Поверь мне, к вечеру иностранец с ног валится под грузом слов.

– Вот‑вот, поэтому оставь их в покое и прекрати ко мне цепляться.

– Видишь, все по новой. Что значит «цепляться»?

– Смилуйся, прошу тебя, с меня хватит. Твое любопытство подтачивает мое терпение, твои вопросы измочалили мне мозги. Я пошла в монастырь и не уверена, что вернусь оттуда.

– Как скажешь. До вечера, Лола.

Бывший комиссар пожала плечами и направилась к улице Толбьяк.

Ромен поливал свой кизил. И попросил ее помочь. Он доверил Лоле лейку бутылочного цвета, а она этим воспользовалась, чтобы проникнуться местной атмосферой. Монахини тянули свою заунывную песнь, а в мастерских Жармона гремел тяжелый рок.

– Вам эта какофония не мешает?

– Еще как, мадам Лола! Но ведь жизнь нас не слушается. Она вправе выходить из берегов. Особенно по весне.

– Вы напоминаете одного садовника из Монсури. Его зовут Ману. Похоже, он ценит свободу превыше всего.

– Вы знакомы с Ману?

– Только что познакомились.

– Да, этот парень как раз по мне. Не из тех, кто позволит вешать себе лапшу на уши. Вы пришли поговорить о нем?

– Не совсем.

– Я так и подумал.

Ромен поставил лейку, сел на скамью и вынул из кармана пачку табака и папиросную бумагу. Он свернул две пухлые аккуратные папиросы и протянул одну из них Лоле. Она присела рядом, полюбовалась живой изгородью из клематисов и вдохнула запах штокроз. Ей понравился табак с привкусом сырого английского сена.

– Одно время Даниель Болодино жил в мастерских. Лу Неккер здорово помогла ему, когда он писал роман. Вы ведь об этом знали?

– Знал.

– Полагаю, она прошла через колодец и проникла в монастырь через садовую калитку. Но не представляю себе, как она могла все это проделать тайком от вас. Однако вы не подняли тревогу.

Прежде чем ответить, Ромен погрузился в созерцание своих сапог.

– Нет, но я ждал ее у выхода. И мы с ней поболтали.

– О том, что она украла?

– Ну да, о путевых дневниках. А еще о письмах Луи‑Гийома и его жены. Она прочитала мне отрывки. Это было красиво.

– Любовные письма?

– Письма о любви и нелюбви. Она упрекала его в том, что он пропадает где‑то за морями, бросив ее одну.

– Тогда Луи‑Гийом поклялся, что впредь не покинет ее. И солгал. А потом появился другой. Лучший друг ботаника. И имя у него подходящее – Аршамбо Сарразен. Не из тех, кто пускается в плавание.

– Вы знаете больше моего, мадам Лола. Я‑то книжку не прочел. Больно толстая.

– Лу говорила вам, что собирается отксерить документы для Болодино?

– Лу поступила так, как захотела.

– Именно эти документы позволили Болодино построить свою теорию об убийстве и изменить первоначальный замысел. Он задумал книгу, воспевающую знаменитого ботаника. А вышел портрет человека, одержимого пагубными страстями.

– Обычного человека, подверженного слабостям. Он сам выбрал свой путь.

– Вы ведь злитесь, верно?

– На кого? На Луи‑Гийома?

Ромен горько усмехнулся. Он поднял глаза на фасад монастыря, потом стряхнул пепел в щербатый и полный окурков цветочный горшок.

– Когда‑то она была здесь госпожой, – продолжал он. – Похоже, кроме гордыни, у нее ничего не осталось, а вся ее власть – басни для дураков. Ей бы воспротивиться Ордену, настоять, чтобы монастырь оставили в Париже. А вместо того она слушает сказки, которые рассказывают эти добрые господа: обещают ей спасти сад и теплицу, но я‑то знаю, что они врут.