– Какая могила?

– Фамильный склеп Жибле де Монфори.

Он показал ей сооружение из коричневого камня, изъеденное мхом и наполовину скрытое гвоздиками и колокольчиками. Лола приняла его за хозяйственную постройку.

– Раз уж мы об этом заговорили, не покажете ли вы мне теплицу?

– Хотите и там что‑нибудь разнюхать?

Она примирительно похлопала его по спине:

– Нет, просто мне, как и вам, по душе общество беспокойного духа Луи‑Гийома.

С облегчением он знаком предложил ей следовать за ним.

Едва она переступила через порог, как ее очки запотели. Она протерла их, с наслаждением вдыхая душистый, насыщенный парами воздух: здесь преобладали сладкие ароматы, но тут и там прорезались пряные, бодрящие нотки. Она вспомнила томительную влажность, о которой Луи‑Гийом говорил в своих дневниках, о сладостных испарениях, которые он так тщательно и подробно описывал жене, чтобы она читала о них между его наездами и осознала всю важность его исследований. Поначалу Эглантина Жибле де Монфори прочла дневники мужа и попыталась понять его одержимость. А потом ей все надоело. И она банально нашла утешение в мужественных и простонародных объятиях Аршамбо. Как раз эта обыденность и оскорбила Луи‑Гийома.

Ромен настороженно следил за Лолой, пока она открывала для себя растительную коллекцию вельможи, по всем правилам снабженную ярлычками с названиями, выписанными почерком с завитушками, каким и положено обладать аристократу XVIII столетия. Кофейные деревья, манговые, мускатные, гвоздичные, деревья какао, авокадо, банановые пальмы – друг Пьера Пуавра, как и следовало ожидать, отдавал предпочтение полезным растениям, но он пожелал разбавить их пальмами и папоротниками, оживить пышными и дурманящими цветами. Конечно, не хватало жужжания насекомых и пения пестрых птиц, но все равно то было утро мироздания, и Лола упивалась его магией.

– Ни один нормальный человек не отважится пожертвовать такой теплицей, – сказала она.

– Спорим?

23

Портье смотрел футбол по мини‑телевизору. Он попытался отделаться от Лолы односложными ответами. Ей удалось полностью завладеть его вниманием, положив на стойку пятьдесят евро. Она даже добилась, чтобы он уменьшил звук, и спросила, бывали ли у Брэда Арсено гости.

– Нет, никогда.

– Он приходил в одно и то же время?

– Почти всегда. Но иногда возвращался поздно. Если верить Карлосу.

– Карлосу?

– Моему ночному сменщику.

– Кто‑нибудь мог незаметно проникнуть в номер?

– Конечно. Видите доску с ключами?

Он показал на доску над стойкой: с нее легко можно было снять ключ от любого номера.

– Я‑то смотрю телевизор, – продолжал он, – чтобы не киснуть тут от скуки. И в любом случае я никуда не отхожу и у меня все под контролем. Другое дело Карлос. Его так и клонит ко сну.

– Вечером накануне убийства американец вернулся в гостиницу?

– Легавые уже спрашивали у Карлоса. Он ответил, что постоялец был в стельку пьян. Поднял шумиху и был таков.

– Вы в курсе, что полиция нашла в его вещах деньги и фотографии?

– Так это были деньги? Легавые что‑то говорили о тайнике под ванной, и они отодрали плинтусы.

– А что вы скажете об американце?

– Парень что надо.

– В каком смысле?

– Из тех, кто не лезет к вам с разговорами, но и не орет на вас. Стоит ему улыбнуться, как забываешь о его росте и физиономии. Но в наши дни ни на что нельзя полагаться. Даже в футболе. Думаешь, что команда в ударе, а она возьмет и облажается.