Река перекатывала могучие охряные волны, ветер доносил запах водорослей вперемешку с уличными испарениями, и все‑таки воздух казался бодрящим по сравнению с вонью, насквозь пропитавшей Институт судебной медицины. Николе принял таблетку для пищеварения и прислушался к телефонному разговору Дюгена с молодым Ферне. Шеф приказал ему опросить всех окрестных продавцов, которые упаковывали покупки в белые непрозрачные пакеты, и проверить урны в парке. Затем он с довольным видом отсоединился.

– Ферне говорит, что звонил главный садовник Монсури, Блез Макер. Один из его двадцати пяти подчиненных не вышел на работу.

– Возможно, наш клиент?

– Живет в гостинице. По слухам, общительным и покладистым его не назовешь. И выглядит он так, словно его скроили из баобаба. Такой мог оставить гематомы на теле Лу Неккер.

Его прервал звонок мобильного. Он выслушал, что говорила ему лейтенант Корина Мутен, и повторил адрес неподалеку от станции метро «Гласьер».

– Гостиница, где живет садовник?

– Да, с Мутен встретимся на месте.

Николе постарался скрыть досаду. Его раздражало излишнее рвение Мутен. Она готова на все, лишь бы выслужиться перед шефом: показать, что она всегда в полной боевой готовности, безоговорочно предана ему и стремительней самой Сены в половодье. Николе уже пожалел, что принял таблетку для пищеварения на глазах у Саша. Еще подумает, что у него кишка тонка.

– Этот тип нравится мне все больше и больше, – добавил Дюген.

– Почему?

– У него два паспорта. Французский и американский. Согласись, не каждый парижский садовник может этим похвастаться.

3

На улице Шан‑де‑Л'Алуетт охранник, стороживший вход в Гостиницу искусств, сообщил им о набеге журналистов. Большая часть своры уже рассеялась, но самые упертые засели в кафе.

– Не пускай посторонних и проверяй документы у постояльцев, – приказал ему Дюген.

Настроение у директора было мрачным, под стать общей атмосфере, он жаловался, что нашествие журналистов подмочит репутацию его заведения.

– Директор Гостиницы искусств должен быть не робкого десятка, – с самым невозмутимым видом бросил Дюген. – Какой номер?

– Двадцать третий.

Комнатенка унылая, последний раз ее красили, вероятно, по случаю Освобождения: единственным ярким пятном здесь был CD‑плеер ядовито‑оранжевого цвета. Дюген и Николе поздоровались с лейтенантом Мутен и сотрудником Службы криминалистического учета, снимавшим отпечатки пальцев. Дюген отметил, что Мутен не пришла в восторг при виде Николе, изображавшего рыбу‑прилипалу. Она была в своем неизменном пальто, волосы стянуты в пучок, округлявший лицо. Единственная женщина‑офицер в отделе, она злилась на Николе: он был моложе и не меньше ее мечтал о повышении. Здоровая конкуренция, в который раз подумал Дюген.

– Ты это имела в виду? – спросил он, указывая на крафтовский конверт на кровати.

– Да, шеф. Я нашла его в ванной, за водопроводными трубами.

– Сколько?

– Десять тысяч евро. Бумажками по пятьдесят. На всякий случай я послала запрос, чтобы проверили номера банкнот, может, это добыча налетчиков. Но есть кое‑что еще.

Дюген и Николе натянули перчатки и стали изучать протянутые им фотографии. На них была изображена жертва, участвующая в выступлении своей группы «Вампиреллас».

– Лежали за плинтусом. Обычное дело.

– Даже слишком, тебе не кажется?

– Так я и подумала, шеф.

– Фото цифровое. Заметны пиксели, – вмешался Николе.

– Глянцевая бумага «Epson», – добавил Дюген, – а на обороте нет номера.