Я произнес его имя впервые почти за год, и сердце замерло при родном звуке.

– Какое-нибудь пиво, без разницы.

– Une bière pression, je n’ai pas de préférence. – Официант оставил две подставки и ушел.

– Ни одному из нас нет двадцати одного года, – заметил Ривер. – Им все равно?

– Боже, благослови французов; алкоголь можно пить с восемнадцати лет. Кроме того, ты чувствуешь себя девятнадцатилетним? – поинтересовался я.

– Девятнадцать в десятой степени, возможно. Не знаю, как ты, а я ужасно устал.

– Да уж, могу представить. Это было тяжело.

Он постучал по подставке на маленьком столике.

– Значит, сейчас ты живешь в отеле?

– Не в одном. Я жил в отелях Парижа, Берлина, Вены, Будапешта, Лондона, а теперь снова в Париже.

– Почему бы не купить себе дом?

– Зачем мне это? Прелесть жизни в отеле в том, что тебе предоставляют жилье со всей мебелью и приносят готовую еду. – Я стряхнул пепел в маленькую пепельницу между нами. – Не говоря уже о том, что я никогда не был большим домоседом.

Ривер не улыбнулся.

– Я собирался спросить, как у тебя дела, но, кажется, у меня уже есть представление об этом.

– Сколько ты прочитал?

– Не так уж много. Не думаю, что ты прислал мне их для чтения.

– Уверен? – спросил я, стараясь сохранять хладнокровие, в то время как врожденная доброта и мягкость Ривера делали все, чтобы растопить его. – Интересно, учитывая, что я сам не знаю, зачем их послал.

– Ты послал их, потому что тебе нужна помощь.

– Это твое мнение, – фыркнул я. – Может быть, я проверял эффективность французской почтовой службы.

– Холден…

Официант вернулся и поставил мой напиток, ежевичный ликер с белым вином, а рядом толстый бокал пива для Ривера. По какой-то глупой причине это контраст отозвался в груди тупой болью. Я ужасно по нему скучал, и это чувство обрушилось на меня с такой силой, что я удивился, как не свалился со стула. Но это было несправедливо по отношению к нему. Я изменил ему и нарушил собственные правила, чтобы защитить его.

Он не может быть здесь. Его семья в нем нуждается.

Мой защитный механизм сменил образ с Пофигиста на Сволочь.

– Посмотри на себя и свое пиво, – сказал я, качая головой, мой голос сочился насмешкой. – Ты тут белая ворона. В джинсах, потертых ботинках и бесформенной куртке, ты как здоровенный тупой американец.

Глаза Ривера расширились, затем потемнели.

– Вообще-то мне насрать, что думают люди. И ты тоже американец, на случай, если забыл.

– Я выгляжу соответствующе, – парировал я, указывая на свою одежду. – Могу разговаривать на местном языке. Тебе здесь не место. Если бы я взял тебя на одну из своих вечеринок…

Если бы я пригласил Ривера на вечеринку, он выделялся бы во всех смыслах. Нынешние трагедии нашего общества ходят по кругу, как закуски на подносе у официанта. Люди откусывают кусочки от геноцида, войны или голода, пережевывают и выплевывают их, как оливковую косточку. Но Риверу не все равно. Он не станет многозначительно качать головой или цитировать какие-нибудь глубокомысленные фразы из постов модных блогеров, а затем тут же забывать об этом при приближении официанта с шампанским.

Риверу начхать на мнение окружающих, и, черт возьми, я люблю этого большого тупого американца…

– У меня нет желания идти ни на одну из твоих вечеринок, – мрачно сказал Ривер. – Это последнее, что я хочу сделать, черт бы тебя побрал.