После вчерашней пирушки у герцога, затянувшейся далеко за полночь, он чувствовал себя не совсем отдохнувшим.

— Что с остальными? — спросил барон.

— Я исполняю только волю господина, — сухо ответил Ораст. — Будь моя воля, я отправил бы всех на костер.

— Ну не будь таким жестоким, — засмеялся барон, который считал, что даже такие действия, как наказание отступников, надо проводить с большой тонкостью. — Парочку назначь на послушание в монастырь, хотя бы туда, где был сам, — усмехнулся Амальрик, — а двоих-троих надо будет наказать кнутом, народ любит разнообразие. Остальных, как и положено, на костер. Сколько там остается?

Юноша поднял глаза к потолку, прикидывая в уме.

— Восемнадцать, месьор, если считать тех двоих, которых еще не допрашивали.

— Молодец, — похвалил его барон, — сам видишь, что суд честный, и кое-кто даже получит пощаду, значит, вина их не столь велика. Мы для этого и посланы сюда королем, — криво усмехнулся он, — чтобы вырвать погрязших в неверии и зловредных отступников, как сорную траву, и отделить заблудших — тех, кто еще достоин прощения.

Ораст ответил на усмешку барона злобным оскалом, от которого Амальрику стало слегка не по себе. Он приписал это своему утомлению.

— Тогда пойдем. — Барон Торский вышел из кельи, кивком головы предложив Орасту следовать за собой.

Они прошли длинной галереей, которая наполовину была углублена в землю, а в узких оконцах, иногда встречавшихся почти под самым потолком, виднелись пучки засохшей прошлогодней травы, пробивавшейся сквозь щели мостовой. Барон остановился, пропуская Ораста вперед. Тот вытащил из колец, вбитых в стену, факел и, отомкнув огромным ключом решетчатую дверь, стал спускаться в узкий проем, ступени которого вели вниз, в подземелье, где содержались узники замка Хельсингер. По обеим сторонам длинного коридора за решетками находились с десяток небольших помещений с земляным полом, от которого веяло затхлостью и холодом.

Обычно темница в замке пустовала, герцог Бьергюльф, как и его старший брат, считал, что наказание кнутом более действенно и быстро, чем содержание провинившегося в заточении. Однако сейчас, вследствие рвения и расторопности людей барона Торского, тюрьма была набита заключенными. Увидев свет, к решеткам бросились с десяток измученных людей в лохмотьях со следами пыток на теле. Они цеплялись скрюченными пальцами за прутья, умоляя о пощаде и крича, что ни в чем не виновны. Амальрик, не обращая на них внимания, шел следом за Орастом. Его совершенно не интересовали эти люди, а уж тем более — виноваты пленники или нет.

Они прошли весь коридор и, повернув направо, спустились еще ниже в зал, где Ораст проводил допросы отступников. Помещение это было высоким, так что окна, расположенные на высоте поднятой руки, выходили уже на улицу, хотя пол был ниже уровня тюремного коридора. Здесь было не так холодно, как в коридоре: в углу, в небольшом камине, потрескивали поленья, а пара жаровен, наполненных грудой красных углей, излучали дополнительное тепло. Кроме света от пламени камина, зал освещали четыре больших факела, укрепленные в бронзовых кольцах по углам.

Трое мужчин, игравших в кости на длинной широкой лавке, напомнившей Амальрику помост во вчерашней парной, вскочили на ноги и вытянулись, преданно глядя на вошедших. Двое из них, обвешанные оружием, были солдатами, а третий, костлявый, сутулый человек, с длинными, как у обезьяны, руками, одетый в короткий шерстяной кафтан, — палачом. Амальрик всюду возил его с собой при расследованиях ереси и ценил за молчаливость и редкостное умение развязать язык жертве. Впрочем, первое качество нельзя было назвать добродетелью истязателя — у него просто отсутствовал орган речи, отрезанный в свое время за несколько лишних слов, сказанных некстати.