Константин вошел в роскошную спальню. О том, что это спальня, говорило то, что большую часть комнаты занимала огромная кровать под балдахином. На этой кровати, не мешая друг другу, могли бы улечься не меньше двадцати человек. Полог из валансьенских кружев красиво спускался от балдахина вниз.

— Да где же вы, Росин? — раздался мягкий, женственный голос.

— Я здесь, у дверей, ваше величество, но я не вижу вас, — отвечал Костя.

— Ну и не увидите, если будете стоять у дверей. Глупый какой… Вы к кровати идите, тогда и увидите меня. Или вы просто притворяетесь, решили сыграть в плутишку? Я сам очень люблю играть…

Костя приблизился к кровати — точнее, к ложу. За кисейным пологом, скрывавшим наполовину фигуру короля, сидело нечто напоминающее мужчину. Но если это был властелин Франции, то никакого величия в сей фигуре сторонний наблюдатель не заметил бы. С голыми ногами, на которых не имелось волос, этот человек полусидел, опершись на одну руку и приподняв ногу, согнув ее в колене. Его длинные волосы были украшены разноцветными лентами, длинные серьги, нисколько не напоминающие пиратские или цыганские, свисали с обоих ушей до самих плеч. Одет был Генрих в легкий халатец, не скрывавший цвета его кожи. Больше на нем вообще ничего не было. Впрочем, крошечная бородка, прилепившаяся под нижней губой, давала понять, что Генрих — все же мужчина.

— Ну, садись. Что ты встал передо мной, как солдат?! Я же не солдата звал к себе, а друга, который может мне помочь в трудные часы и дни моей жизни.

«В критические дни», — мысленно добавил Константин, глядя на это чудо.

Между ног монарха стояла огромная ваза с отборным виноградом, от кистей которого Генрих то и дело отрывал по ягоде и отправлял в рот. Костя даже слышал, как спелые ягоды лопались у него во рту.

— Ну, садись же, садись! Вот, будем так есть виноград вдвоем и по душам разговаривать.

Константин сел на постель и, принимая приглашение короля, робко оторвал ягоду и отправил ее в рот.

— Больше, больше ешь, а то я обижусь на тебя и прогоню! — капризно, но с нотками жесткого приказа произнес король. Так что гостю пришлось подчиниться приказу и более не церемониться.

— Мой друг, — начал Генрих, взяв руку Кости в свою (прикосновение оказалось весьма неприятным, как будто король был не человеком, а моллюском). — Моя матушка принесла мне вчера страшную весть, которая, будто бы, от тебя и пришла. Неужели ты, новый Нострадамус, смог подумать, что я могу кого-то убить — даже человека, несимпатичного мне? Фу, какое это заблуждение! Наверное, звезды твои подсказали тебе что-то совсем не то, что нужно. Я, представь, сядет на меня в саду божья коровка, так я ее, милую, аккуратно, чтобы не раздавить, сниму, пошепчу ей что-нибудь — и снова на небо отправлю. Я очень, очень добрый король, и за это меня и не любят. Им подавай всяких Францисков Первых, Барбаросс-завоевателей. А мне нечего завоевывать! Франция богата и счастлива, в ней растет много винограда, много делают вина. Ну чего людям еще надо? И вот эти противные Гизы, умирающие от зависти к моей короне, подговаривают французскую чернь, всяких мясников, угольщиков, вообще ленивых нищих людей. И те начинают строить баррикады, обкладывают ими мой дворец и требуют сдаться. Да, Гиз мне несимпатичен. Но убивать его — Боже упаси. Боже упаси!

— Ваше величество, — сказал Костя, — сейчас конец сентября. По моим предсказаниям, убийство Гиза должно произойти в декабре. Вы сейчас добры и мягко расположены к герцогу, но все может перемениться. Марс встанет в такое положение к Сатурну и другим звездам, что это может привести вас к неожиданному решению. Если де Гиз будет убит по вашему приказу, то народ никогда не простит вам этого злодеяния, ибо народ любит герцога.