Квартирка на пьяцца Бернини, их любовное гнёздышко, потом другая, на пьяцца Николозо да Рекко, с террасы которой открывался чудесный вид на Рим, брак, совместный быт, всё большая душевная близость, зимние воскресенья, проведённые в постели и в играх с малышкой, а когда та засыпала, занятия любовью, весенние поездки по окрестностям, на озеро Браччано, на пляж Фреджене, в лес Бомарцо или даже просто пикники на вилле Памфили, вилле Ада, вилле Боргезе, а также поездки в Европу по билетам с безумными скидками, на которые Марина имела право, Прага, Вена, Берлин, простое житьё-бытьё, две зарплаты, дававшие возможность позволить себе некоторую роскошь, вроде услуг няни или жены привратника, заходившей убраться и приготовить ужин, Рождество во Флоренции на руинах семейного очага, который Марко надеялся хоть немного согреть теплом собственного счастья, пусть даже ничего из этого не вышло, недели в Копере с Марининой матерью, вдовой полицейского, относившейся к Марко как к спасителю, герою, дару небес, что могло бы, наверное, вызвать у него некоторые подозрения, но так и не вызвало, дочь, которая, чуть подрастя, стала похожа одновременно на них обоих: на Марину – цветом и разрезом глаз, на Марко – кудрями и формой носа, потом начала говорить, потом ходить, потом вдруг заимела привязанную к спине нить – а с ней и первые проблемы, встреченные, впрочем, со спокойствием, душевной стойкостью, верой в будущее и готовностью к самопожертвованию ради укрепления их союза, поскольку вместе можно справиться с чем угодно и нет ничего лучше для укрепления семейных уз, чем совместно разрешённые проблемы.

Только...

Только вот всё это с самого начала было ложью, всё было притворством. Так часто бывает, когда образуются пары, а затем и семьи, – но в данном случае притворство оказалось слишком всепоглощающим и слишком патологическим, так что катастрофа была неизбежна. Надо сказать, виноваты в этом были оба. Но именно нить за спиной Адели Каррера и путь, пройденный под руководством доктора Ночетти, чтобы устранить её, разрушили защищавший их купол. Смена ролей, исцелившая девочку – когда отец начал заботиться о ней, а мать о себе, – породила трещины, обрушившие в итоге всю их жизнь; но не возникни эта причина, конечно, нашлась бы другая, поскольку никаких оснований у этих отношений по сути не было, и там, где Марко виделось совместное будущее, как раз будущее-то и отсутствовало.

Да, виновны были оба. В том числе и сам Марко, который в своём стремлении к счастью годами систематически недооценивал всё происходящее – каждый знак, каждое действие. Дело ведь не только в том, что он не мог даже смутно разглядеть руины, к которым мчал во весь опор: он в ответе и за наивную убеждённость, что череда крайне деструктивных поступков, начавшихся однажды в Париже с его телефонного звонка той, с кем он не должен был больше встречаться, звонка, которого он не должен был совершать, не будет иметь последствий. А последствия, разумеется, были. Оказавшись в Париже, куда приехал на конференцию, Марко Каррера вдруг понял, что думает о Луизе. Не то чтобы все эти годы он о ней не думал – думал, и практически каждый день, но это были смутные, вялые мысли о том, как всё могло бы случиться, но не случилось, мысли, ослабленные разделявшим их расстоянием и ещё более тем, что каждое лето, в августе, Луиза снова возникала перед ним на пляже в Болгери вместе с мужем и детишками – сперва одним, потом двумя, – далёкая и с каждым летом всё отдалявшаяся от той девчонки, в которую Марко влюбился в самый трагический период своей жизни. Но в тот погожий день он вдруг подумал о ней как о чём-то очень близком, доступном и в перерыве конференции позвонил ей из гостиницы «Лютеция», где остановился, мысленно дав одну из самых своих романтических клятв, которую так и не получил возможности сдержать: если номер сменился или она не ответит, или ответит, но не сможет увидеться, он больше не станет ей звонить.