|
Однако бурное отрочество, которое, впрочем, не помешало ей завоевать титул «Мисс Копер-77» и через год стать самой юной стюардессой самой маленькой отечественной авиакомпании, сменилось спокойным периодом, начавшимся со смертью её старшей сестры – ведь у той в самом деле обнаружили лейкемию и она в самом деле умерла. За этой трагедией последовали годы настоящего траура, а поскольку траур был для Марины актом языковым, эти годы были единственным счастливым временем в её жизни. Только подумайте: единственное счастливое время – и то в период траура! Но сколько ни пыталась Марина продлить этот траур, однажды он всё-таки закончился, и через несколько лет монстр снова стал хозяином её жизни. Снова наркотики. Снова секс. Отстранение от работы по дисциплинарным мотивам – уже в «Люфтганзе», куда ей за это время удалось устроиться. Нужно было что-то предпринять. Возможность представилась после случайного знакомства со сценаристкой «Утречка»: история, которую достаточно было всего лишь повторить перед камерами, оказалась трогательной и вполне достоверной; а двойной траур и слёзы, выплаканные ею на телевидении, стали для Марины новым языковым актом. Только этого она и хотела – траура, за которым можно было укрыться; однако судьба тут же швырнула её в новую реальность, куда более цельную и, на сей раз, куда более ясную, а также, что удивительно, совершенно ею не выдуманную: брак. А поскольку, как было уже сказано, невиновных в этой ситуации не было, следует уточнить, что Маринина мать также была прекрасно осведомлена о недуге дочери, но, будучи типичной представительницей мелкой словенской буржуазии, которая, как и все мелкие буржуа в мире, считала брак дочери с доктором избавлением от любых бед, Марко Каррере ничего не сказала: ей это даже в голову не пришло. Она попросту увидела в молодом человеке спасителя и отнеслась к нему с должным почтением. А то, что мать уважает и должным образом почитает Марко Карреру, в свою очередь придавало Марине сил вставать каждый день и бороться за своё счастье. Только...
Только вот однажды Маринина мать скончалась – скоропостижно, в какие-то шестьдесят шесть, от рака печени. Казалось бы, чего ещё желать: Марина в очередной раз сможет облачиться в траур, на этот раз настоящий, непритворный, который не снимет очень долго, а может, и никогда. Но нет: эта смерть, смерть единственного человека, которого Марина Молитор когда-либо любила, стала для неё мучением и породила вовсе не траур – породила гнев. Да как она могла? Столь трусливое бегство одним махом осквернило все те тяжелейшие жертвы, что принесла ради неё Марина. Кто вообще разрешил матери умирать? И разве могла дочерняя покорность её пережить, если сама реальность, в которой Марина была вынуждена просыпаться каждое утро – тягостный брак, заключённый, чтобы осчастливить других, – и та в Марининых фантазиях свершилась лишь по материнской воле, ни более ни менее? Не растеряв своей красоты, она и без того пользовалась огромным успехом у многочисленных кавалеров – главным образом на работе, в детском саду, пока Адель была на её попечении, или в спортзале, куда записалась, когда из-за нити забота о дочери легла на плечи Марко. Но какой ей смысл быть добродетельной сейчас, когда мать сошла в могилу и стала добычей червей? Она снова пустилась во все тяжкие. И, разумеется, во время своих потрахушек – быстрых перепихонов в обезлюдевших после рабочего дня нотариальных конторах или гостиничных номерах, а также (как выяснилось, она была гетеросексуальна лишь на словах, в языковом акте, а на деле, во внеязыковых обстоятельствах, оказалась бисексуалкой) потрясающих обеденных перерывов в компании татуированной косметички по имени Бьяджа, пацанки из Мандрионе, великой мастерицы оргазмов – Марина наконец познала радость настоящей жизни, жизни ради себя, рискованной, распутной, жизни вне проклятого мыльного пузыря; но теперь её сдерживало материнство и пугающая мысль о том, как совместить этот блистательный бардак с поцелуями в лоб малышки, за спиной которой, словно у марионетки, маячила уходящая в стену нить. |
