По настоянию Летиции из своей Северной Каролины с женой Вайолет и двумя дочерьми, Амандой и Эмили, прилетел даже Джакомо, и целых две недели дом снова был полон. Это было невыносимо тягостное, даже болезненное время: лицемерная сказка о большой дружной семье казалась нелепой и раньше, когда все были здоровы, теперь же она стала просто мучительной, поскольку каждому было очевидно, что объединила их только болезнь, о которой, к тому же, не упоминали, по крайней мере в присутствии Пробо, а сам он, сменив увлечения, не изменил привычек и ни разу о себе не заговорил. Боль же Марко усугублялась тем фактом, что Луиза не соизволила появиться даже на день – а такое до сих пор случалось всего раз, много лет назад, когда она, беременная вторым ребёнком, осталась в Париже из-за угрозы выкидыша. И то, что она не приехала именно тем летом, когда он вынужден был тащить свой крест, по его мнению, неопровержимо доказывало: для него она потеряна навсегда. Разумеется, всё было совсем не так, но в тот момент Марко видел это с обескураживающей ясностью.

С октября Пробо возобновил сеансы химиотерапии, но не прошло и нескольких недель, как ситуация приняла дурной оборот. Ещё летом Летиция резко похудела, её стало часто бросать в жар. Терапевт не придал этому особого значения, посчитав небольшим дивертикулитом, но в ноябре, когда пришло время планового гинекологического осмотра, выяснилось, что у неё крайне запущенная опухоль матки. Гинеколог, давний друг семьи, расстроился так, что позвонил Марко даже раньше, чем сообщил самой Летиции. Марко немедленно выскочил из клиники и помчался к коллеге; он же, увидев тоскливо молчащих гинеколога и его ассистента, сообщил матери диагноз. А после отвёз домой. «Мне конец, – непрерывно повторяла Летиция по дороге; повторяла и позже, дома: сидящему рядом на диване и нежно поглаживающему её волосы Марко, ничего не понимающему Пробо. – Мне конец».

Так начался их второй Крестный путь, оказавшийся жёстче, отчаяннее и куда короче. Уже на первичном осмотре онколог, год назад заявлявший о неплохих шансах Пробо, Летиции в них отказал. Подобная откровенность показалось Марко даже несколько непристойной: его матери и отцу, который изо всех сил настаивал на своём присутствии, не дали даже неопределённых обещаний, не оставили даже смутной надежды, ничего – только суровую, обескураживающую правду. И эта правда потрясла всех, кроме самой Летиции, да и то лишь потому, что она уже некоторое время пребывала в состоянии шока, и её слова – «мне конец» – были занесены в протокол с самого начала.

Хотя онколог и посчитал это бесполезным, Летиция тоже перенесла курс химиотерапии, и перенесла смиренно – не то что в молодости, когда её крайнее высокомерие подпитывалось ежесекундной готовностью бороться с избыточностью в любых её проявлениях. Так что незадолго до Рождества, проводив в дневной стационар на химиотерапию обоих родителей сразу (одного в одну палату, другую – в другую), Марко испытал крайне неординарный опыт – опыт, напомнивший ему о книге Дэвида Ливитта, прочтённой много лет назад вместе с Мариной, когда они были влюблены, а Адель ещё не появилась на свет. Из той книги Марко не запомнил практически ничего, даже названия (сборник рассказов – вот и все воспоминания), и тем не менее она вдруг всплыла в памяти с огромной нежностью именно из-за того простого и вместе с тем чудовищного факта, что сейчас он сопровождал родителей на химиотерапию.

Из Америки, чтобы хоть немного помочь, приехал Джакомо, а поскольку шли рождественские каникулы, приехал он со всей семьёй. Комната Ирены по-прежнему стояла нетронутой, так что его дочери, как это всегда и бывало в подобных случаях, ночевали у Марко вместе с Аделью. Чуть постарше её, обе были дурнушками и до мозга костей американками: казалось, Джакомо из кожи вон лез, лишь не передать им ни единой черты, хоть сколько-нибудь напоминающей о его собственном происхождении, включая красоту, которой блистал даже сорок лет спустя.