|
В тот вечер, после ужина, правда, она и тут почти не притронулась к еде, я пошел, сел у двери. Она курила, закрыв глаза, будто у нее от одного моего вида глаза устали. – Я все время думаю... Про мистера Синглтона вы, конечно, сочинили. Я этому не верю. Во первых, он просто не способен на такое, не тот человек. А если бы и был способен, то вам не стал бы поручать. И все эти фантастические приготовления... Нет, это не он. Я молчал, глаз не мог поднять. – Вам пришлось потрудиться, чтоб все это приготовить, вы о многом позаботились. Все эти одежки в шкафу. Книги по искусству. Я подсчитала, только одни книги обошлись вам в сорок три фунта. – Она словно говорила сама с собой. – Я – ваша пленница, но вам хочется, чтобы пленнице было хорошо. Так что здесь возможны два предположения: вы похитили меня ради выкупа, может быть, вы – гангстер. Да нет, я же говорил вам. – Вы знаете, кто я. И должны знать, что мой отец не богач, ничего похожего. Так что дело не в выкупе. Жутко было слушать. Прямо сверхъестественно, как она все сообразила. – Второе предположение – секс. Вы хотите со мной что то сделать. – И внимательно так на меня смотрит. Ясно было – это вопрос. Он мне прямо всю душу вывернул. Вовсе нет. Я к вам со всем уважением. Я не из таких. Сказал это очень резко. – Тогда вы сумасшедший. Хороший и добрый, но сумасшедший. – И отвернулась. Потом: – Вы ведь не станете отрицать, что сочинили все про мистера Синглтона? Я хотел вам помягче все объяснить. – Объяснить что? – спрашивает. – Насилие? Убийство? Я этого не говорил, отвечаю. Как то в разговорах с ней мне все время надо было защищаться. Раньше, в мечтах, все было наоборот. – Зачем я здесь? Вы – моя гостья. – Ваша гостья? Она поднялась с кресла, встала за спинкой, оперлась на нее, глаз с меня не сводит. Синий свитер она сняла, стоит, темное шерстяное платьице, как школьная форма, и белая блузка под ним, пуговка у горла расстегнута. Волосы стянуты в косу. Лицо такое нежное. И храб рое. И вот, сам не знаю отчего, вдруг представил, как она сидит у меня на коленях, тихо тихо, и я так ласково провожу рукой по ее светлым шелковистым волосам, волосы рассыпались свободно, потом уже я видел, как она их распускала. И вдруг я сказал, я люблю вас. С ума схожу. Она говорит, таким странным, очень серьезным тоном: – Я вижу. – И отвернулась. Я знаю, это старомодно – признаваться в любви, я вовсе не собирался этого делать, во всяком случае не в этот момент. В мечтах всегда было так, что вот наступает такой день, мы смотрим друг другу в глаза, целуемся и ничего не говорим, только уж после всего. Один парень в армии, Нобби его звали, он все про женщин знал, так вот он говорил, нельзя никогда им говорить, что любишь. Даже если в самом деле любишь. Если уж надо сказать: «Я тебя люблю», то шутливым тоном, он говорил, вот тогда они будут за тобой бегать. Чтоб своего добиться, надо быть твердым. Глупо получилось. Я сто раз говорил себе, что нельзя так, пусть это получится естественно, и у нее, и у меня – у обоих. Но когда она уже была тут, у меня голова кругом пошла, я и потом часто говорил не то, что хотел. Конечно, я не все ей рассказал. Рассказал, как работал в Ратуше и смотрел на нее в окно, мечтал о ней; как она себя вела, какая у нее походка и как много она значила в моей жизни, и как выиграл деньги, и что знал, она и не взглянет никогда в мою сторону, хоть еще сто раз выиграй, и какой я одинокий. Когда я замолк, она сидела на кровати, разглядывала ковер на полу. Мы молчали довольно долго. Слышно было только, как бурчит вентилятор в наружном подвале. Мне было неловко. Сидел весь красный. – Вы полагаете, что, если станете держать меня здесь, как пленницу, я смогу полюбить вас? Я хочу, чтобы вы меня получше узнали. |
