|
Мы выпили еще и еще и посмотрели, как Луиджи для очистки совести проиграл несколько гурдов. — Как капитан? — Мечтает скорей выйти в море. Не выносит этого места. Сам не свой, пока не снимется с якоря. — А тот тип, в каске? Вы благополучно доставили его в Санто-Доминго? Я испытывал непонятную тоску, вспоминая моих попутчиков, — может быть, потому что там, на море, я в последний раз чувствовал под ногами почву и в последний раз питал какие-то надежды: я возвращался к Марте и верил, что все еще может перемениться. — В каске? — Неужели не помните? Он еще декламировал на концерте. — Ах, тот бедняга. Мы и в самом деле доставили его благополучно, но только на кладбище. У него случился сердечный припадок перед тем, как мы вошли в порт. Мы почтили память Бэкстера минутным молчанием, а шарик прыгал и щелкал для Луиджи персонально. Он выиграл еще несколько гурдов и поднялся, безнадежно махнув рукой. — А Фернандес? — спросил я. — Тот черный, который плакал? — Оказалось, что это сущий клад, — сказал казначей. — Знал все ходы и выходы. Взял на себя похороны. Ведь он, как выяснилось, хозяин похоронного бюро. Беспокоило его только одно: он не знал, какой мистер Бэкстер веры. В конце концов он похоронил его на протестантском кладбище, потому что нашел у него в кармане календарь с предсказаниями на будущее. «Альманах»... не помню, как там дальше. — «Альманах Старого Мура»? — Вот-вот. — Любопытно, какое предсказание там было для Бэкстера. — Я посмотрел. Ничего лично для него там не было. Ураган, который вызовет большие опустошения. Серьезная болезнь королевской семьи. Подъем цен акций сталелитейных концессий на несколько пунктов. — Пошли, — сказал я. — Пустое казино хуже пустой могилы. Луиджи уже обменивал свои фишки на деньги, и я сделал то же самое. На улице воздух был тяжелый. Как всегда, собиралась гроза. — Вас ждет такси? — спросил я судового казначея. — Нет. Шофер потребовал, чтобы я с ним расплатился. — Они не любят стоять здесь по вечерам. Я отвезу вас на корабль. Огни по ту сторону спортивной площадки загорались, гасли и загорались снова. «Je suis Ie Drapeau Haltien, Uni et Indivisible. Francois Duvalier». (Буква «F» перегорела, так что читалось «rancois Duvalier».) Мы миновали статую Колумба и приехали в порт, к «Медее». Лампочка освещала сходни и полицейского, стоявшего внизу. Свет из каюты капитана падал на капитанский мостик. Я посмотрел на палубу, где сидел когда-то, разглядывая пассажиров, которые, несмотря на качку, совершали свой утренний моцион. В порту «Медея» (а она была единственным здесь судном) выглядела совсем незначительной. Очевидно, морской простор придавал маленькому суденышку достоинство и величие. Под ногами у нас скрипела угольная пыль, на зубах хрустел песок. — Давайте поднимемся на борт и выпьем на прощание. — Нет. Если я поднимусь, мне, пожалуй, захочется остаться, что вы тогда со мной сделаете? — Капитан потребует у вас выездную визу. — Сперва ее потребует вот этот тип, — сказал я, кивнув на полицейского у сходен. — Ну, с ним-то мы приятели. Казначей жестом показал, как он опрокидывает стакан, и ткнул в меня пальцем. В ответ полицейский ухмыльнулся. — Видите, он не против. |
