|
— Это была не слишком удачная лесть; у него не было шансов на такое повышение в его возрасте — ему, на мой взгляд, было уже под пятьдесят и он слишком надолго застрял в Порт-о-Пренсе. — Ну нет, — серьезно возразил он. — Туда мне никогда не попасть. Ведь моя жена немка. — Знаю, но неужели и теперь... Он сказал просто, как будто это было самой заурядной вещью в мире, где мы живем. — Ее отца повесили в американской зоне. Во время оккупации. — Ах так? — Мать вывезла ее в Южную Америку. У них там нашлись родственники. Она тогда была совсем ребенком, конечно. — А она знает? — О да, знает. Какой же это секрет? Она вспоминает отца с нежностью, но у властей были веские основания... Я подумал, будет ли еще когда-нибудь земля так безмятежно плыть в пространстве, как сто лет назад? И у викторианцев бывали в семьях подобные тайны, но кого сейчас испугаешь семейными тайнами? Гаити не было выродком в нормальном мире, оно было просто маленькой частицей целого, выхваченной наугад. Барон Суббота разгуливает по кладбищам всего мира. Я вспомнил фигуру висельника в гадальной колоде Тарот. Наверно, этому человеку не очень приятно, что деда его сына, которого зовут Анхелом, повесили. Интересно, как бы почувствовал себя на его месте я?.. Мы ведь не очень-то соблюдали предосторожность, легко могло случиться, что и мой ребенок... был бы внуком того самого карточного висельника. — Дети, в конце концов, не виноваты! — сказал я. — Сын Мартина Бормана — священник в Конго. Но зачем, спрашивал я себя, он рассказал мне такую вещь о Марте? Рано или поздно любому человеку может понадобиться оружие против своей любовницы; вот он сунул мне в рукав нож, которым я смогу воспользоваться против его жены в припадке гнева. Слуга отворил дверь и впустил еще одного посетителя. Я не расслышал его имени, но, когда он, мягко ступая по ковру, подошел к нам, я узнал сирийца, у которого год назад мы снимали комнату. Он улыбнулся мне как сообщнику и сказал: — Ну, разумеется, я давно знаком с мистером Брауном. Не знал, что вы вернулись. Как вам понравилось в Нью-Йорке? — Что нового в городе, Хамит? — спросил посол. — В посольстве Венесуэлы попросил убежища еще один человек. — Подозреваю, что скоро все хлынут ко мне, — сказал посол. — Да, на миру и смерть красна. — Утром случилась ужасная история, ваше превосходительство. Власти запретили похороны доктора Филипо и украли гроб. — До меня дошли слухи. Но я не поверил. — Нет, это верно, — сказал я. — Я там был. Я видел своими глазами... — Мсье Анри Филипо, — объявил слуга, и в наступившей тишине к нам подошел молодой человек, он слегка прихрамывал — очевидно, последствия детского паралича. Я его узнал. Это был племянник покойного министра; я с ним познакомился в более счастливые времена, когда небольшая группа писателей и художников собиралась у меня в «Трианоне». Помню, он читал свои стихи — изысканные, мелодичные, слегка упадочные, vieux jeu [старомодные (фр.)], под Бодлера. Как далеки теперь от нас эти дни! Все, что от них осталось, — это ромовые пунши Жозефа. — Вот вам первый беженец, ваше превосходительство, — сказал Хамит. — Я так и думал, что вы появитесь, мсье Филипо. — О нет! — сказал молодой человек. — Что вы! Пока нет. Насколько я знаю, когда просишь политического убежища, ты должен прекратить политическую деятельность. — А какой политической деятельностью вы хотите заняться? — спросил я. |
