Усоловцы крестилися,

         Начальник бил глашатая:

         «Попомнишь ты, анафема,

         Судью ерусалимского!»

         У парня, у подводчика,

         С испуга вожжи выпали

         И волос дыбом стал!

         И, как на грех, воинская

         Команда утром грянула:

         В Устой, село недальное,

         Солдатики пришли.

         Допросы! усмирение! —

         Тревога! по спопутности

         Досталось и усоловцам:

         Пророчество строптивого

         Чуть в точку не сбылось.

         Вовек не позабудется

         Народом Евфросиньюшка,

         Посадская вдова:

         Как Божия посланница,

         Старушка появляется

         В холерные года;

         Хоронит, лечит, возится

         С больными. Чуть не молятся

         Крестьянки на нее…

         Стучись же, гость неведомый!

         Кто б ни был ты, уверенно

         В калитку деревенскую

         Стучись! Не подозрителен

         Крестьянин коренной,

         В нем мысль не зарождается,

         Как у людей достаточных,

         При виде незнакомого,

         Убогого и робкого:

         Не стибрил бы чего?

         А бабы – те радехоньки.

         Зимой перед лучиною

         Сидит семья, работает,

         А странничек гласит.

         Уж в баньке он попарился,

         Ушицы ложкой собственной,

         С рукой благословляющей,

         Досыта похлебал.

         По жилам ходит чарочка,

         Рекою льется речь.

         В избе все словно замерло:

         Старик, чинивший лапотки,

         К ногам их уронил;

         Челнок давно не чикает,

         Заслушалась работница

         У ткацкого станка;

         Застыл уж на уколотом

         Мизинце у Евгеньюшки,

         Хозяйской старшей дочери,

         Высокий бугорок,

         А девка и не слышала,

         Как укололась до крови;

         Шитье к ногам спустилося,

         Сидит – зрачки расширены,

         Руками развела…

         Ребята, свесив головы

         С полатей, не шелохнутся:

         Как тюленята сонные

         На льдинах за Архангельском,

         Лежат на животе.