Ну, не моя мама точно, думает Барбара. Даже не знаю, что это за блюдо — кукурузники. Блины? Пончики?

На углу — на каждом углу, как ей кажется, — зависают какие-то парни в длинных шортах и мешковатых джинсах. Некоторые из них греется возле ржавых бочек, в которых горит огонь, кое-кто подбрасывает ногой носок с горохом, а кто-то просто пританцовывает в своих огромных кроссовках, не застегивая куртку, несмотря на стужу. Они кричат «Йо!» своим друзьям и машут машинам, которые проезжают мимо. Когда какая-то из машин останавливается, парень засовывает в открытое окно маленький бумажный конверт. Барбара идет по МЛК, минуя квартал за кварталом (девять, десять, может, двенадцать — она сбилась со счета), и на каждом углу покупают наркотики, не выходя из машины, как гамбургеры или тако.

Барбара проходит мимо женщин в мини-шортах, коротких курточках из искусственного меха и блестящих ботинках, их головы украшают диковинные разноцветные парики. Проходит она и мимо пустых домов с окнами, забитыми досками. Мимо машины, с которой сняты все колеса, покрытой подписями разных банд. Мимо женщины с перевязанным грязной тряпкой глазом. Она тянет за руку малыша лет двух-трех, который визжит и упирается. Мимо человека, который сидит на полу, пьет вино прямо из бутылки и показывает ей серый язык. Здесь нищета, безнадега — и это было здесь все время, а она ничего не сделала, чтобы им помочь. Ничего не сделала? И она даже не думала об этом. Она только и делала, что домашнее задание. Только и делала, что болтала по телефону и вечером слала эсэмэски лучшим подружкам. Только и делала, что обновляла статус в Фейсбуке и переживала, хороший ли у нее цвет лица. Она — типичный подросток-паразит, она питается в хороших ресторанах с мамой и папой, а тем временем ее братья и сестры — вот прямо здесь, в двух милях от ее великолепного домика, за алкоголем и наркотиками пытаются забыться, отдохнуть от своей ужасной жизни. Ей стыдно за то, как ровно спадает на плечи ее волосы. Стыдно за чистенькие белые гольфы. Стыдно за свой цвет кожи — потому что он такой же, как у них.

— Эй, черноватая! — кричит ей кто-то с другой стороны улицы. — Что ты здесь делаешь? Здесь тебе делать нечего!

Черноватая.

Сериал с таким названием они смотрят дома и смеются — но вот она такая и есть. Не черная — только черноватая. Живет в белом районе жизнью белого человека. Она может так, потому что ее родители зарабатывают большие деньги и имеют дом в районе, где люди настолько политкорректные, что ссорятся, когда их ребенок назовет другого тупоголовым. Она может жить такой замечательной жизнью, потому что она никому не угрожает, не расшатывает лодку. Просто ходит по своим делам, болтает с подружками о парнях и музыке, о парнях и одежде, о парнях и телепередачах, которые они все любят, и о том, кого с кем видели в торговом центре «Березовый холм».

Она черноватая — это то же самое, что никчемная, и она не заслуживает жизни.

«Может, тебе просто стоит её оборвать. Этим ты все скажешь».

Голос говорит с ней — в этом голосе есть определенная логика. Эмили Дикинсон говорила, что ее стих — это ее послание миру, который никогда ей не писал, — они читали это в школе, а Барбара сама никогда никому не писала писем. Гору глупых произведений, переводов книг, е-мейлов — но все это на самом деле, ни к чему, ничего не значит.

«Может, пришло тебе время что-то сделать».

Не ее голос, но голос друга.

Она останавливается возле заведения, где составляют гороскопы и гадают на картах таро.