— Я использую все свои связи, генерал, и пригоню «Ермак» и «Волынец». В Совдепии растёт недовольство, людям не по нраву то, что большевики выперли из Советов и эсеров, и меньшевиков, и анархистов, всю власть прибрав к своим рукам. На этом можно сыграть…

— Вашу руку, барон!

Юденич крепко пожал сухую и крепкую руку Маннергейма.

Уже шестого марта в полупустых утробах линкоров 1-й бригады стало людно — шумные отряды моряков, собранных Валногой с товарищами из «Добровольного союза взаимопомощи», заполнили холодные палубы.

Ледоколы «Ермак» и «Волынец», взломав лёд на рейде, вывели из порта «Гангут», «Полтаву», «Петропавловск» и «Севастополь».

Оставшиеся броненосцы, не спускавшие красных флагов — «Республика», «Олег» и прочие, попытались было воспрепятствовать уходу бригады — по бортам кораблей Рабоче-крестьянского Красного флота угрожающе зашевелились пушки.

Адмирал Трубецкой, командир «Петропавловска», резко отдал приказ:

— К бою — товсь!

И развернулась невидимая глазу работа «пушкарей».

— От башни прочь! — разнеслась команда. — Башня вправо!

Огромная орудийная башня с рокотом развернулась на правый борт.

— Башня влево! Немного выше!

Три гигантских ствола двенадцатидюймовых орудий приподнялись, грозя врагу.

— Немного ниже! Ещё чуть ниже!

Юденич, замерший на палубе «Гангута», ожидал, что вот-вот грянет команда «Залп!», но её не последовало — у «советских патриотов» хватило ума выбросить белый флаг…

Началась погрузка угля. К бортам линкоров швартовались баржи, гружённые драгоценным «кардиффом». Команды кораблей поротно разошлись к отведённым расписанием местам погрузки. Та ещё работка…

Свежий утренний воздух портила ругань. Матерщинников хватало на всех кораблях, но лишь один матрос с «Севастополя», коренастый, с волосатой грудью, прибалтийской фамилии Берг вздумал митинговать.

— …Смотри, буржуазия, встав с ложа разврата, опухшими глазами… — возгремел он, но не докончил обличения — боцман врезал матросу по сопатке так, что тот замолк до самого вечера.

На кормовой башне «Гангута» заиграл духовой оркестр — и начался аврал по погрузке топлива. Часть офицеров лейб-гвардии и матросов спустилась в трюмы барж и засыпала уголь в большие шестипудовые мешки, окантованные тросом, подтаскивала к огромным люкам в палубах барж, в кои с линейных кораблей опускались специальные стальные тросы с петлями. На каждый трос нанизывали сразу по пятнадцать — двадцать мешков, а затем эти чёрные гирлянды медленно выбирались корабельными лебёдками. Мешки тяжело ложились на бронированные палубы, и матросы быстро опорожняли их в угольные ямы.

Над кораблями и баржами стояли облака чёрной пыли, она ела глаза, першила в глотках. Сменялись угольные баржи у бортов, надрывно гремел оркестр. Уставшим людям казалось, что авралу не будет конца. Но вот угольные ямы заполнились, и раздалась долгожданная команда:

— Закончить погрузку угля, начать большую приборку!

Бачковые, помывшись первыми, по сигналу «Команде ужинать!» выстроились в очередь у камбуза за яствами. По традиции, давно установившейся на флоте, в день погрузки угля на ужин выдавали разные вкусности. На этот раз в бачки угодил суп жюльен, фляки господарские и прочие ресторанные изыски — Карл Густав постарался.

Николай Николаевич покинул кают-компанию «Гангута» в час заката. Упадающее солнце окрасило льды в цвет алого кумача, и чудилось, будто это красные дьяволы охватили корабли окровавленными лапами, не выпуская из пределов Советской России, погружённой во мглу и хаос.