— Що балшавики думають? — вторил ему чернявый. — И що будэ совитска власть робиты? Зараз поперед церкви на площади в кажной станице виселицу громадят, всих вишают подряд, тильки б до рук попался. Та нехай ця власть подохнэ!

Солдат с забинтованной головой высунулся в коридор и воспроизвёл проповедь на революционный манер:

— Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольёмся воедино. Возьмём топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдём вспарывать животы буржуям! Аминь.

Солдатня довольно загоготала, а какой-то интеллигент, длинный как жердь, в бедном потёртом пальто, переносивший пытку стояния, истерически закричал:

— Проклятые! Ведь я молился на солдата! А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!..

Странно, никто интеллигента не убил, не побил даже… Авинов прикрыл глаза и откинулся к гудящей стенке. Болото… Вонь…

Ранее он говорил себе: «Одураченная толпа», — а теперь увидел её в натуре, как есть. И в душном вагоне, и на киевском вокзале, и по всей России-матушке царствовала толпа, претворяя в жизнь свой нехитрый главнейший закон: принизить всё, что хоть чем-то выделяется, хоть как-то возвеличено, стремится к свету. Человеку толпы никогда и в голову не придёт сделать попытку возвыситься, попробовать приподняться до уровня тех, кто лучше тебя, смелее, совершеннее. Нет, надо и самому валяться в грязи да низости, и других-прочих поставить на колени, бросить в навоз рядом с собою. Лежи и хрюкай, как мы! Не выделяйся! Тебе что, больше всех надо? Ах, надо?! Ребяты, тута буржуй! Бей его!

Спать, сидя в тряском вагоне, Кириллу никогда не удавалось, но тут он задремал. Дышать было нечем, однако жаркий воздух, остывая на стекле окна, создавал иллюзию свежести.

Авинов проснулся, вернее, очнулся в полной темноте. Все в купе спали, только двое солдат, молодой и с забинтованной головою, вели разговор:

— Там такие дела, что ты… Мильонами ворочают мешочники! С Москвы на юг мануфактуру тащат, с Ростова — хлеб. Ростовский лазарет той артели санитарные билеты выдаёт, а московский — проездные бланки. Во как дело поставлено!

— Слу-ушай… А хорошо бы у черкесов мануфактурку прихватить, а? Можно всё обделать тихо, ножик у меня с собой, а оне — народ жидкий…

— Лучше перед Иловайской, оттуда можно свернуть на Екатеринослав…

Кирилл не стал вмешиваться. Идёт оно всё к чёрту…

Ночью был обыск. В вагоне стояла полная, душная тьма. Вошли красногвардейцы в солдатских шинелях, с винтовками.

— Документы предъявите… — проговаривал заспанный комиссар. — У кого есть оружие, сдавайте, товарищи.

Свет фонаря заметался по купе. Кирилл закрыл глаза.

— А это чей чемодан? Ваш, товарищ? Товарищ!

Молодой солдат сделал вид, что только что проснулся.

— А?.. Чего? А, мой, мой…

— Откройте!

Комиссар запустил руку под фанерную крышку и стал рыться в вещах. Авинов приоткрыл левый глаз, примериваясь, в кого стрелять первого, в кого потом.

— А документы есть?

— Есть, есть…

Молодой суматошно полез в карман.

— Ну ладно…

И патруль пошёл дальше, переступая через тела, устилавшие пол. В сторону Корнилова красногвардейцы даже не глянули…

…С утра за окнами потянулась степь — унылая полупустыня, безрадостная, чудилось даже — безжизненная. Хилые рощицы, полегшая трава на холмах, сжатые поля… Брошенный мир.

Очень скоро Кириллу пришлось убедиться в своей неправоте.

Саид проснулся, провёл рукой по запотевшему стеклу, утёр лицо, шепча утреннюю молитву, и вдруг встрепенулся, привстал даже.