«Штык» сжал кулаки и застонал, замычал сквозь сжатые зубы, вспоминая ту ночь в Зимнем. Эта картина навсегда запечатлелась в его сознании: возбуждённая, радостная, дьявольски красивая Даша — и этот хлыщ, контра лощёная, «беляк», небрежно тискавший девушку. Его девушку!

Издав утробное рычание, Антонов-Овсеенко крепко зажмурился, но и тогда ненавистное имя калилось перед ним, складываясь из огненных букв: «Кирилл Авинов». Его соперник. Его враг.

Заделавшись наряду с прапорщиком Крыленко и матросом Дыбенко членом комитета Совнаркома по делам морским и военным, подпоручик Овсеенко сам упросил Ленина назначить его комиссаром по борьбе с контрреволюцией на Юге России.

И никому, даже товарищу Полыновой, не признавался «Штык» в истинных своих побуждениях. Не пугали его войска Каледина, не тревожила и корниловская Добрармия. Он хотел — мечтал, жаждал! — захватить в плен одного-единственного «беляка» и долго-долго истязать его трепещущее тело, терзать искусно, так, чтобы мучения Кирилла Авинова не оборвались смертью от боли. И не с кем станет делить Дашу Полынову!

Только ради этого «Штык» и принял командование над всеми отрядами матросов, красногвардейцев Москвы и Питера, революционных солдат, брошенных против белых войск.

Невольно сравнив себя с царём Менелаем, спалившем Трою из-за Елены Прекрасной, Антонов криво усмехнулся: а он, выходит, разжигает Гражданскую войну ради Дашиных глазок! А так оно и выходит…

В кабинете, бывшей аудитории для курсисток, висела чёрная доска. Штык взял мелок и начертал извечную формулу счастья: «В. + Д. = Л.» — и быстро-быстро растёр буквы, «известные» любовного уравнения, сухой тряпкой. Если в это уравнение подставить «К.», то «В.» можно спокойно вынести за скобки…

Дрожащими пальцами Владимир взял папиросу, прикурил, сломал и отбросил. К чёрту! Ничто его не успокоит, пока эта белая сволочь не окажется здесь, в его руках, привязанная к стулу!

Звякнула дверь, и вошёл Михаил Муравьёв — сухощавый, с короткими седеющими волосами и быстрым взглядом. Порою он пугал «Штыка» вечной своей бледностью, неестественно горящими глазами на истасканном, но всё ещё красивом лице.

— Вызывали? — спросил Муравьёв высоким, горячим голосом.

— Вызывал, вызывал, — Антонов-Овсеенко нервно-зябко потёр ладони. — Я назначаю тебя начальником штаба…

Муравьёв, самодовольно ухмыльнувшись, подтянулся. «Штык» походил мимо окон, выходивших во двор Смольного, постепенно замедляя шаги, и замер вовсе. Ссутулился, оглядывая крыши и шпили Петрограда.

— Первейшая наша задача, — сказал он отрывисто, — взять Харьков, сколотить из тамошних большевиков Совет рабочих и солдатских депутатов и провозгласить Украинскую Советскую Республику. И это надо сделать быстро!

— Сделаем! — воскликнул Муравьёв, предвкушая будущие контрибуции, расстрелы и прочие увеселения.

— Запомни, мы идём огнём и мечом устанавливать советскую власть! Уничтожать всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции! Сечь их шашками, бить снарядами, душить газами! Мы в состоянии остановить гнев мести, однако не сделаем этого, потому что наш лозунг — быть беспощадными!

— О, да… — прошептал начштаба, совершенно очарованный.

— Если всё пойдёт как надо — должно пойти! — мы разделимся. Из Харькова ты поведёшь войска против мелкобуржуазной Центральной рады, а я двинусь на Дон — громить Каледина, Корнилова и прочую белую сволочь. И вот что… Мне докладывали, что ты у нас большой мастак на всяческие засады и похищения?

— Имею опыт, — на губы Муравьёва наползла гаденькая улыбочка.