– В небеса! В небеса! На отдых меня примите! – кричал падший, болезненно стоня.

– Нет! – сказал мощный голос. – Небо есть самой любовью, а ты в него несёшь ненависть; небо есть спокойствием, а ты истерзанный и отчаяние несёшь на плечах; небо есть отдыхом и наградой, а ты не боролся с собой и не победил себя; спустись на землю и живи ещё.

Проснулся дух-изгнанник.

Глухая тишина, адская тишина царила вокруг, ничем не прерываемая; на небе вместо солнца какие-то кровавые и чёрные занавеси горели огни в пепельных долинах, а густой дым маячил лениво между небом и землёй. Толпы людей рядом с ним уже не было; он остался один, только проклятие камнем лежало на его груди.

Тяжело ему было встать на ноги, воздух душил; всё-таки он тащился и медленно дотянул до появляющегося слабо рассвета.

Он уже увидел перед собой снова людей, снова шум, страдание и боль. Но он уже не сказал, как раньше: «Лечить буду, помогать вам буду, буду вас поддерживать»; не взобрался на высоту, чтобы осыпать обещаниями голодных; пошёл работать в тишине, в укрытии, не рассчитывая на награду, скорее ожидая страданий.

А отовсюду толкали его, говоря: «Почему ты здесь? Иди прочь! Иди прочь от нас!»

И ушёл дух, но возвращался незамеченный, благословлял тех, что кидали в него камни.

Долгие лета прошли в работе без награды и в поту, пока одним утром, уставший, онемевший от окружающего его холода, сел ангел на камень и, усомнившись в себе, сказал в духе:

– Нужен ли я миру?

И тысячи издевательских голосов ему отвечали:

– Иди прочь, ты только есть помехой!

Другие тысячи говорили ему:

– Ты есть ссорой и суматохой: иди прочь!

Дух заплакал горькими слезами в душе своей и руки его опустились, и он отчаился в себе.

– О! Тяжка, – сказал он, – тяжка человеческая жизнь! На что же бы она пригодилась? Себе быть достаточными не можем и другим мы помочь не умеем, и зачем эта жизнь??

Говоря это, дух уснул и потащился к небесам, а был так слаб, что, бессознательный, изогнулся на их концах и упал.

Пот тёк струями с его лица, слёзы лили из глаз, кровь струилась из ран. Товарищ прижимал печальную голову и опалённые вытерал ему уста.

– Брат! Брат! – звал хор духов. – Ты снова упал, потому что сомнение есть падением, как проклятие, отчаяние – слабостью и грехом.

А голос Бога прогремел ещё сверху:

– Вернись ещё на землю!

– Вернуться! Как же вернуться, тяжко перемещаясь в полёте, – плакал бедный изганник. – Мои силы исчерпались, дух упал, а страдание пожрало меня, как труп пожирает вековая могила.

– Пусть этот поцелуй тебя оживит!

И через уста товарища поцелуй любви со всех небес силой влился в ангела-изгнанника. Его облик прояснился, сердце забилось снова, крылья поднялись; он улетел свободней.

А земля была в зарницах утреннего рассвета восходящего дня, в ясном утре, и всё на ней пело и радовалось, словно предчувствовало под временной оболочкой какую-то иную, вечную жизнь.

Ангел спустился к новым страданиям и работе.

Люди смотрели на прибывшего равнодушно и пропускали его с презрением. За их равнодушие он заплатил отважной насмешкой и шёл дальше.

Он шёл с другими, которые его приветствовали насмешкой, а он отдал им её прощением. Иные тёрлись об него с гневом: гнев откликнулся к ним любовью и сожалением.

Подкреплённый небесным поцелуем, ничем не выделялся, не разочаровывался, остановить себя не дал. Но медленно открылись также глаза у людей и через мгновение тишины один из них воскликнул:

– Он истинно нам много хорошего сделал, благословим его, благословим!

А за тем одним крикнула толпа, что его проклянала и била камнями:

– Благословим, честь тебе! Будь прославлен! Будь награждён нашим чувством за то, что страдал!

Бедный дух, поднятый этим криком земных братьев, вырос, набрался сил, но телесная гордость, гордость разрушительная забилась в то же время в его сердце.