— Некоторые нервные люди могут умереть от испуга.

— Но не вы. — Она пристально посмотрела на меня. — Вы ничего не рассказали моему отцу. Я думала, расскажете… раз вы такие друзья.

Она пришпорила коня и поехала немного впереди, а когда мы вернулись на конюшню, небрежно заметила:

— Мне не разрешают ездить одной. Я должна брать с собой одного из грумов. Сегодня утром меня некому было сопровождать. Если бы я не поехала с вами, то не поехала бы вообще.

— Всегда к твоим услугам, — холодно ответила я.

Филиппа я встретила в парке. Как мне показалось, он знал, что я гуляю, и вышел специально, чтобы поговорить со мной.

— Поздравляю, — сказал он. — Я только что видел картину. Разительные перемены, картину нельзя узнать.

Я покраснела от удовольствия. В отличие от графа, Филипп искренне радовался моему успеху.

— Мне приятно, что вы так считаете.

— А как можно считать иначе?! Это чудо. Я восхищен… не только картиной, но и вами.

— Вы очень любезны!

— Боюсь, когда вы приехали, я был недостаточно вежлив с вами.

От удивления я не знала, как поступить в такой ситуации.

— Вы не были невежливы, и ваше удивление вполне объяснимо.

— Видите ли, это касалось кузена. Естественно, я не мог принять решение без его ведома.

— Естественно. Вы очень добры, если продолжаете проявлять ко мне столько же участия.

Он нахмурился.

— Я чувствую некоторую ответственность за вас… — начал он. — Надеюсь, вы не пожалеете, что приехали.

— Конечно, не пожалею. Работа обещает быть очень интересной.

— Ах, да… да… работа.

Он заговорил о парке, в котором мы прогуливались, и настоял на том, чтобы я посмотрела скульптурные украшения Лебрена, выполненные им вскоре после фресок в Зеркальной галерее Версаля.

— К счастью, они не пострадали во время революции, — пояснил он, и я почувствовала его благоговение перед всем, что связано с замком. Право, его искренность и простодушие начинали нравиться мне.

Дни текли однообразно. Я рано приходила в галерею и работала все утро. После обеда обычно гуляла в парке и возвращалась до сумерек, которые в это время года наступали в пятом часу. Потом я готовила растворы или читала свои старые записи. Так проходило время до ужина. Ужинала я одна, но несколько раз мадемуазель Дюбуа приглашала меня к себе. Я не могла отказаться и была вынуждена в сотый раз слушать историю ее жизни: что она была дочерью адвоката и ее воспитывали не для работы, что ее отца подвел компаньон и тот умер от разрыва сердца, а она, оставшись без гроша, стала гувернанткой. Рассказанная с жалобными интонациями, эта история нагоняла на меня такую тоску, что я спешно прощалась, возвращалась к себе и усаживалась читать какую-нибудь книгу из библиотеки (Филипп сказал, что граф с радостью позволяет мне пользоваться в замке всем, что может оказаться мне полезным).

В те ноябрьские дни я была в стороне от жизни замка и лишь смутно догадывалась о ней, когда до моей комнаты доносились звуки музыки — иногда знакомой, иногда нет.

Однажды на прогулке я встретила Жан-Пьера. Он тоже был верхом. Доброжелательно поздоровался со мной и спросил, не собиралась ли я их навестить. Я сказала, что собиралась.

— Давайте сначала заедем на сен-вальенские виноградники, потом вместе вернемся.

Я никогда не ездила в сторону Сен-Вальена и поэтому сразу согласилась. К тому же я всегда была рада встрече с Жан-Пьером, меня привлекали его энергия и жизнерадостность.