Заведующий отделом начального образования оказался большеголовым смуглолицым мужчиной с черной бородкой и густыми бровями; лицо его было тронуто оспой. Когда я вошла в кабинет, он беседовал с двумя молодыми женщинами, которые стояли перед его письменным столом. Одна из них трясущимися руками доставала из портфеля какие‑то измятые бумажки и по одной раскладывала на столе.

Заведующий брал бумаги, небрежно вертел их в руках, рассматривал подписи и печати, потом сказал:

– Пойдите, пусть вас отметят в канцелярии.

Женщины попятились назад, подобострастно кланяясь.

– Что вам угодно, ханым?

Вопрос адресовался ко мне. Я принялась, запинаясь, кое‑как излагать свое дело. Неожиданно заведующий прервал меня.

– Хотите учительствовать, не так ли? – спросил он сердито. – У вас есть ходатайство?

Я растерялась еще больше.

– То есть вы хотите сказать, диплом?

Заведующий нервно скривил губы в презрительную усмешку и кивнул головой худощавому мужчине, сидевшему в углу.

– Ну, видите обстановку? Как тут не сойти с ума? Они даже не знают разницы между ходатайством и дипломом! А просят учительские должности. Потом начинают нас задирать: жалованья им мало, место отдаленное…

Потолок закачался у меня над головой. Я растерянно оглядывалась, не зная, что сказать.

– Чего вы ждете? – Спросил заведующий еще строже. – Ступайте. Если не знаете, спросите кого‑нибудь… Надо написать прошение.

Я направилась к выходу, думая только о том, как бы в растерянности не зацепиться за что‑нибудь. Неожиданно в разговор вмешался худощавый мужчина:

– Позвольте мне сказать, ваше превосходительство бей‑эфенди. Ханым, хочу чистосердечно дать вам наставление…

Господи, чего он только не говорил! Оказывается, таким женщинам, как я, пристало стремиться не к учительству, а к искусству; и он вообще сомневается, выйдет ли из меня педагог, ибо, как «соизволили сказать бей‑эфенди», мне неизвестна даже разница между «ходатайством» и «дипломом»; но, с другой стороны, проявив усердие, я могу стать, например, хорошей портнихой и буду таким образом зарабатывать себе на жизнь.

Когда я спускалась по лестнице, у меня было темно в глазах. Вдруг кто‑то взял меня за руку, от неожиданности я чуть не вскрикнула.

– Ну, как твои дела, дочь моя?

Это была та самая учительница с фарфоровыми голубыми глазами. Я стиснула зубы, чтобы не расплакаться. Гнев и отчаяние душили меня. Я рассказала ей о беседе с заведующим отделом, она ласково улыбнулась и сказала:

– Потому‑то я и спрашивала, дочь моя, нет ли у тебя знакомых в министерстве. Но ты не огорчайся. Может, еще что‑нибудь получится. Пойдем, я сведу тебя к одному знакомому, он заведующий отделом, хороший человек, да пошлет ему аллах здоровья.

Мы снова поднялись по лестницам. Наконец старая учительница ввела меня в крошечную комнатушку, отгороженную от большой канцелярии застекленной перегородкой.

Вероятно, в этот день мне просто не везло. То, что я увидела здесь, не могло меня обнадежить. Господин с очень странной бородкой – наполовину черной, наполовину серой – топал ногами, размахивал руками и кричал на дрожавшую, как осиновый лист, старую служанку. Ее положение живо напомнило мне мое собственное десять минут назад.

Схватив стоявшую перед ним чашку, он выплеснул в окно кофе, словно это были помои, и чуть ли не пинками вытолкал служанку за дверь.

Я тихонько потянула свою новую знакомую за рукав.

– Давайте уйдем отсюда!

Но было уже поздно: начальник увидел нас.

– Здравствуйте, Наимэ‑ходжаным![9].

Я впервые в жизни видела, чтобы» разгневанный человек так быстро успокаивался.