Едва Джедди пришел к такому выводу, как на лбу у него прорезалась
морщинка и возле губ появилось выражение упрямства. Он продолжал сидеть,
глядя в открытую дверь на гигантских светляков, бредущих по тихим улицам.
Если это послание было от Иды, о чем она могла писать ему, как не о
примирении? Но в таком случае, зачем она вверилась сомнительной и ненадежной
бутылке? Ведь для писем существует почта. Бросать в море бутылку с письмом!
Это легкомыслие, это дурной тон. Это даже, если хотите, обида!
При этой мысли в нем пробудилась гордыня, которая заглушила все прочие
чувства, воскрешенные в нем найденной бутылкой.
Джедди надел пиджак и шляпу и вышел. Вскоре он оказался на краю
маленькой площади, где играл оркестр и люди, свободные от всяких дел и
забот, гуляли и слушали музыку. Пугливые сеньориты то и дело проносились
мимо него со светляками в черных, как смоль, волосах, улыбаясь ему робко и
льстиво.
Воздух одурял ароматами жасмина и апельсинных цветов.
Консул замедлил шаги возле дома, где жил Бернард Брэнигэн. Паула
качалась в гамаке на галерее. Она выпорхнула, словно птица из гнезда. При
звуках голоса Джедди на щеках у нее выступила краска.
Ее костюм очаровал его: кисейное платье, все в оборках, с маленьким
корсажем из белой фланели - какой стиль, сколько изящества и вкуса! Он
предложил ей пойти прогуляться, и они побрели к старинному индейскому
колодцу, выкопанному под горой у дороги Сели рядом на Колодезном срубе, и
там Джедди наконец-то сказал те слова, которых от него так давно ждали. И
хотя он знал, что ему не будет отказа, он весь задрожал от восторга, увидев,
как легка была его победа и сколько счастья доставила она побежденной. Вот
сердце, созданное для любви и верности. Не было ни кокетливых ужимок, ни
расспросов, ни других, требуемых приличиями, капризов.
Когда Джедди в этот вечер целовал Паулу у дверей ее дома, он был
счастлив как никогда.
Здесь, в этом царстве лотоса,
В этой обманной стране,
Покоиться в сонной истоме -
казалось ему, как и многим мореходам до него, самым упоительным и самым
легким делом. Будущее у него идеальное. Он очутился в, раю, где нет никакого
змея. Его Ева будет воистину частью его самого, недоступная соблазнам и
оттого лишь более соблазнительная. Сегодня он избрал свою долю, и его сердце
было полно спокойной, уверенной радости.
Джедди вернулся к себе, насвистывая эту сладчайшую и печальнейшую
любовную песню, "La Golondrina" (5). У двери к нему навстречу прыгнула,
весело болтая, его ручная обезьянка. |