|
Шведам все неймется вернуть себе Ингерманландию, тем паче там теперь новгородцы, в устье Невы, выстроили свой Петропорт. А датчане в этот раз Новгород не поддержат — у них ушкуй-капитан Ушаков прямо под Копенгагеном корабль с грузом из колоний захватил, и теперь притворяется, будто это не он. Орден бы тоже не прочь возвратить Нарву, но рыцарям грозят пальчиком из Херсонеса Раздвилы, и Гроссмейстер делает вид, что это не его идея-фикс, а настроения на местах. У самих литвинов опять в польских землях замятня, волжские булгары снова про свое древнее независимое царство вспоминать начали, в Сибири дел непочатый край, да еще за казахские степи с каганом война. Все как всегда, в общем — все заняты, всем не до наших пределов и того, что в них происходит.
* * * С отбытием Эвелины Датской и ее свиты в Лихтервинде наступила окончательная, полная и беспросветная скука. Даже гроссгерцог, который на момент отъезда демонстративно убыл на утиную охоту, быстро затосковал без выходок своей взбалмошной, но любимой супруги, и, выждав еще пару дней, дабы не казалось, что он за юбкой побежал, под каблук забираться, приказал готовиться к возвращению в столицу, каковое распоряжение и было воспринято всем двором со слабо затаенными облегчением и радостью. Двор прибыл в Бранденбург ровно в тот же день, когда Франц фон Айс принял боевое крещение, а ротмистр Нойнер гонялся за Юстасом фон Лёве, моментально наполнив салоны стонущими о своих «невыразимых лишениях в этой глуши» придворными. Бранденбургская Опера и Столичный Государственный Театр переживали невиданный уже долгое время ажиотаж — актрисочки радовались возвращению множества «состоятельных покровителей искусств» (частенько одаривающих покровительством и представительниц труппы), будучи готовы вцепиться одна другой в волосы и повыцарапывать глаза. Поскольку вернувшиеся были почти исключительно мужчинами, и привычки заказать кучу новых платьев после унылого прозябания в Лихтервинде не имели, на швей и портних золотой дождь не пролился, чем они были безмерно раздосадованы. Конечно, намечайся, как обыкновенно, бал — и мужчинам пришлось бы на них подраскошелиться, но, увы — во время войны гроссгерцог ничего праздновать не собирался, а целиком и полностью погрузился в дела, которые до того почти что самовластно вели министры во главе с канцлером. Вот уж кто не сильно обрадовался… Дел, разрешить которые невозможно было без участия государя, впрочем, накопилось изрядное количество, так что до самого известия о победе над Кабюшо Максимиллиан Капризный если и выходил из своего кабинета, то только для участия в заседании совета министров или по какой еще подобной нужде. Попасть к нему на прием было практически невозможно, если только он сам за кем-то не посылал, или не ожидал кого-то. Но если уж ожидал, то такой человек проходил к нему без промедления. Как нынешняя посетительница, например. Высокая, статная, вполне еще сохранившая женское очарование, невзирая на свои почти уже полсотни лет и строгое лицо, Мария-Габриэль фон Эльке производила воистину неизгладимое впечатление на каждого, кто видел ее впервые. Наделенная острым пытливым умом, вдова генерала не только не лезла за словом в карман, но и была в переписке с большей частью тех философов и ученых Европы, что, по ее же словам, «хоть чего-то, да стоили не только как мужчины». — С годами путешествия перестают казаться чем-то увлекательным, и начинают утомлять. — посетовала матушка Эрвина и Мафальды, после чего, не дожидаясь приглашения, уселась в кресло близ камина, поправила складки дорожного платья и начала стягивать перчатки. — Вы что же, дорогая кузина, прямо из кареты ко мне прибыли? Даже не отдыхали? — удивился гроссгерцог. — Максимиллиа-ан! — Мария-Габриэль погрозила ему пальцем. — У меня есть внук, которого я безмерно обожаю, по которому я соскучилась, и терять время на глупые условности не имею никакого желания. |
