Дело было не в том, что она стареет, говорила она нам, когда ее поднимали. Начать с того, что она далеко не старая и в любом случае выглядит на двадцать лет моложе. Всему виной была пара стильных туфель, которые она купила и упорно настаивала на том, чтобы их носить.

Когда мы сказали ей, что они опасны для жизни, она стала оправдываться, демонстрируя оксфордскую шнуровку и говоря, что у них фасон, специально предназначенный для ходьбы. Фасон, может, и да, но подошвы для ходьбы были явно не предназначены. У туфель были наборные каблуки, похожие на штабеля лесоматериалов, и Луиза тяжело и неуклюже ступала на них, как в деревянных башмаках. По ее словам, мы жаловались и в прошлом году, когда она носила свои боты. Верно: пока Чарльз, Ди и я ходили в прогулочных туристских ботинках, Луиза носила подбитые флисом зимние башмаки. Они не только выглядели странно на горной тропинке в сентябре, когда еще вовсю порхают бабочки и шпарит корнуольское солнце, но она также несколько раз спотыкалась на этих громоздких копытах, и мы автоматически окружали ее, как полевые игроки в крикетном матче, когда она приближалась к краю утеса.

В этом году с ее наборными каблуками дело было того хуже. Она падала, даже когда земля была ровной. Луиза, которая, неся ведро воды, спотыкается буквально ни обо что, – это стало в лагере почти ежедневным происшествием.

Было, однако, совсем не смешно, когда она упала на камни у бухты Кинанс. На сей раз Луиза была изрядно потрясена. Пожалуй, ей все же следует обзавестись какими-то ботинками, сказала она. Туристскими, как у нас. По этому случаю Ди отвезла ее в Пензанс. И с чем же в итоге Луиза вернулась? С парой лыжных ботинок. Она сказала, что ей нравится их вид, что они непромокаемые и будут полезны при работе в саду.

Какое все это имело отношение к прогулкам по скалам, было ясно только самой Луизе, но она радостно топала по окрестностям в лыжных ботинках в сентябре. Ботинки были черные, с квадратными носами и желтым кантом; люди с любопытством к ним приглядывались. Луиза говорила, что теплыми днями в них жарко, что было неудивительно, но по крайней мере в них она не падала. Впрочем, она не выбросила прежнюю обувь, и та поджидала своего часа.

Мы с Чарльзом приехали в Корнуолл на неделю раньше, чем Ди с Луизой, и вернулись оттуда тоже на несколько дней раньше. Я спросила Луизу, могу ли я что-то сделать для нее по возвращении, и она попросила меня позвонить ее брату. Он вдовец, живет один и очень высокого мнения о Луизе. Как и она, он также немного со странностями. Когда-то с ним произошел такой случай. Ему было сказано, что Луиза уезжает на две недели, но он понял, что на неделю, и к возвращению сестры набил запасами ее кладовку. Он написал, чтобы сообщить ей об этом, и Луизу хватил удар… «Он всегда покупает мясо для Рыжего», – сказала она. Тогда я сказала: «Ну что ж, если он такой сумасшедший, то по крайней мере может положить мясо в морозилку». «О нет, он не станет этого делать, – возразила она, – он знает, что Рыжий любит мясо свежим. Он, вероятно, его выбросил».

Опасаясь, как бы не произошло повторения той истории, и стремясь сделать так, чтобы он точно знал, когда она возвращается, Луиза попросила меня сообщить брату, что она будет дома в понедельник вечером, и попросить его снять засов с двери сада. Дело в том, что после изрядных сомнений она согласилась оставить Рыжего в очень хорошем кошачьем приюте недалеко от Бристоля, откуда они с Ди собирались забрать его по дороге домой, поэтому она хотела войти через дверь сада, потому что так легче, когда несешь кошачью корзинку.

Я позвонила своему дяде. Он сказал, что расстроен той вестью, что Луиза воспользуется задней дверью, так как когда она доберется до дому, будет темно.