Я ушла готовиться ко сну. Когда вернулась в спальню, кошка уже уснула под моим одеялом. Я вернула мать к котятам. Она смотрела на них, недовольно прижав уши, и снова просто сбежала бы от них, если бы я не стояла рядом, указывая на котят, воплощая собой безжалостную власть. Кошка подошла к ним, рухнула, как бы говоря: ну уж раз ты настаиваешь. Как только котята пристроились к ее соскам, сработал, хоть и слабый, материнский инстинкт, и некоторое время она даже помурлыкала.

Всю ту ночь кошка потихоньку прокрадывалась в спальню и забиралась на свое привычное место в моей постели. Каждый раз я заставляла ее вернуться к котятам. Как только я уснула, она вернулась ко мне, а котята жалобно плакали.

К утру кошка поняла, что ответственна за этих котят. Но, будь она предоставлена самой себе, невзирая на требования этой великой матери, Природы, она бы спокойно дала им умереть с голоду.

На следующий день, когда мы сидели за ланчем, серая кошка вбежала в комнату, в зубах у нее болтался котенок. Она положила его на пол в середине комнаты и пошла за остальными. Она снесла вниз всех четырех, одного за другим, потом растянулась на кухонном полу рядом с ними. Похоже, мать решила не оставаться с ними наедине, вдали от общества людей; и весь тот месяц, пока котята были беспомощны, мы постоянно натыкались во всех уголках дома на серую кошку, которая повсюду таскала за собой, зажав в зубах, своих котят. Нас поражало, как небрежно она с ними обращается. Ночью, когда бы я ни проснулась, неизменно обнаруживалось, что серая кошка уже тихонько пристроилась под моим боком, — она молчала в надежде, что я ее не замечу. А когда понимала, что хозяйка все-таки заметила, то мурлыкала, надеясь меня смягчить, лизала мне лицо и покусывала за нос. Все было бесполезно: я приказывала ей вернуться к котятам, и она, надувшись, уходила.

Короче, мать она была отвратительная. Мы объясняли это ее молодостью. Когда котятам исполнился один день, она пыталась играть с ними, как нормальная кошка играет с котятами в возрасте четырех или пяти недель. В любую минуту она могла оттолкнуть своими большими задними лапами этот беспомощный комочек или в игре укусить, пусть и ласково, хотя он всего лишь хотел добраться до материнских сосков. Печальное зрелище, признаю, и мы все на нее сердились, а потом смеялись. Но это было еще хуже, потому что единственное, чего наша киска не терпела, — это когда над ней смеялись.

Несмотря на плохое обращение со стороны матери, те котята выросли очаровательными, лучших никогда не появлялось в этом доме, каждый из них был по-своему замечательным. Даже тот, который был копией старого Мефистофеля.

Однажды я поднялась наверх и обнаружила у себя в спальне старого кота-отца. Он смотрел на свое потомство. Серой кошки, конечно, не было. Мефистофель стоял в нескольких футах от котят, вытянув вперед голову, из отвисшей челюсти, как всегда, капала слюна. Но он не хотел причинить им вреда, просто ему было интересно.

Котята, такие привлекательные, сразу обрели хозяев. Но судьба их сложилась печально. Не прошло и полутора лет, как старшая кошечка, копия матери, однажды исчезла из своего дома, и ее так и не нашли. То же самое произошло с черным котом. Папина сыночка, похожего как две капли воды на Мефистофеля, взяли за его силу и смелость служить на складе, но он умер от кошачьей болезни — воспаления тонких кишок. Пурпурная кошка, принеся самое замечательное потомство, таких котят я никогда не видела (трех совершенно сиамских, кремовой расцветки, с розовыми глазками, и трех лондонских мусорных маленьких растреп), лишилась своего дома. Но, как мы узнали, обрела новый дом на соседней улице.