Молодой кот доедал за ней все, не замечая, что ее пища намного приятнее, чем то, что подавалось ему; и потом они опрометью убегали гоняться друг за другом по дому и саду. Или садились в ногах моей постели, глядя в окно, время от времени облизывая друг друга и мурлыча.

Это время было апогеем для серой кошки, пиком ее счастья и очарования. Она не была одинока; ее компаньон ей не угрожал, потому что она доминировала над ним. И она была так прекрасна — действительно очень прекрасна.

Лучше всего она смотрелась, когда сидела на кровати и глядела в окно. Обе ее кремовые в светлых полосках передние лапки выпрямлены, она опирается на две серебристые задние. Ее ушки, опушенные белым с серебряным отливом, поднимались и двигались взад-вперед, слушая и улавливая все. Наша киска шустро поворачивала мордочку, не упуская ни одного нового впечатления. Ее хвостик вертелся во всех направлениях, как будто его кончиком она ловила сообщения, недоступные другим органам восприятия. Когда она принимала позу, вся такая воздушно-легкая, приглядывалась, прислушивалась, принюхивалась, дышала, то казалось, что все в ней — мех, усики, ушки — тонко вибрирует. Если рыба — физическое воплощение движения воды, то кошка — это ожившее графическое изображение и образ неуловимых токов воздуха.

Ах, кошка! — все, что я могла ей сказать. Прекра-а-асная кошка! Восхитительная кошка! Шелковистая кошка! Такая мяконькая; с лапками словно бабочки; бриллиантовая кошка, чудесная кошка! Кошка, кошка, кошка, кошка.

Вначале она игнорирует меня; потом с вызывающим выражением поворачивает шелковистую головку и прищуривает глаза от каждой похвалы, от каждой в отдельности. А когда я заканчивала свои дифирамбы, она нарочито зевала, щегольски демонстрируя розовую, как мороженое, пасть и свернутый розовый язычок.

Или она могла нарочно свернуться клубком и обольщать меня своими глазами. Я смотрела в эти миндалевидные глаза, обведенные, как карандашом, тонкой темной полоской, а за ней второй, кремовой линией. И под каждым — темное пятнышко, как удар кистью. Зеленые-зеленые глаза; но в их глубине темное дымное золото — такая вот кошка с темными глазами. А на свету глаза эти зеленые, как ясный холодный изумруд. За прозрачным шариком глазного яблока — диск пронизанного жилками, сияющего крылышка бабочки. Крылышки как драгоценность — такова их суть.

Насекомое, живущее на листике — листовертка не должна отличаться от листа, — при поверхностном взгляде. Но вглядитесь: эта копия листика — свернутого, испещренного прожилками, изящного — как будто создана ювелиром, но ювелиром лукавым, так что насекомое чуть ли не пародирует лист, на котором живет. Посмотри, говорит насекомое, ну разве может какой-то листик быть таким изящным, как я? Да я же само совершенство всегда, даже если воспроизвожу несовершенства своего листика. Захочется ли смотреть на настоящий простой листик тому, кто увидел меня, прекрасную копию?

В глубине глаз серой кошки сверкает зеленый янтарный блеск бабочкиного крыла, как будто художник сказал: что может быть грациознее, изящнее, чем кошка? Какому существу больше подходит быть воплощением воздуха? Какое порождение воздуха сродни кошке? Бабочка, конечно бабочка! И там, глубоко в глазах кошки, таится намек на это, полунасмешливый намек, и прячутся за бахромой ресниц, за тонкой коричневой внутренней заслонкой уловки кошачьего кокетства.

Серая кошка, совершенство, утонченность, королева; серая кошка с ее намеками на леопарда и змею; намеками на бабочку и сову; это миниатюрный лев, со стальными когтями для убийства, серая кошка полна тайн, обаяния, секретов — серая кошка в возрасте восемнадцати месяцев, молодая дама в расцвете своей красоты, принесла третий выводок котят, на этот раз от серо-белого кота, который в период царствования короля был так пуглив, что не рисковал спускаться со стены.