|
Сначала мне было смешно, вы так странно размахиваете руками на ходу, горбитесь, разговариваете сами с собой, читаете вслух стихи. Разумеется, я ходила не одна. С девочками из класса. Построимся гуськом – и шагаем за вами следом. Все оборачиваются, смеются, а вы так ни разу и не заметили. Девчонки хохотали как сумасшедшие, бросали в вас ледышками, кривлялись. Это еще зимой началось. А потом мне надоели эти шутки. Если это можно назвать шутками. Детские глупости. Две недели назад мы стояли у ворот, я и наши девочки. Знаете, где я живу? Точнее, жила. Нет, конечно. Впрочем, это неважно. Короче, они опять начали глупить. Оборжали вас, так это у нас называется. Вы прошли мимо и даже не взглянули. Тогда я сказала девчонкам: „Вы дуры, а он человек. Он живет своей жизнью, а у вас своей жизни нет“. Разругались все со мной и ушли, а я вас догнала. Вас легко догнать, вы медленно идете. Дошла за вами до самого дома, по лестнице поднялась, всё хотела заговорить, но вы так странно под ноги себе смотрели… Очень угрюмо. И я подумала: не сейчас. А потом этот дурацкий инцидент с Уайльдом. Если вы придали этому значение, то ошибаетесь… Прошли тургеневские времена. Многие даже бравируют этим. И я – предупреждаю вас – совсем не исключение. Но с этим парнем мне было всё равно. Что да, что нет. Он – функция, не больше. Производное от моей самостоятельности.
– Напрасно вы так о друзьях, – горько сказал Николай Николаевич. – Он мне не друг! У меня нет друзей. Да и что такое друзья? – Это тоже напрасно. Фея опустила голову. – Вы знаете, перед вами я просто теряюсь. Вы настолько другой… У вас обо всем есть собственное мнение. А он на все вопросы: „Чешуя!“ – и только. Мне, если хотите знать, даже в познавательном смысле с ним совершенно неинтересно. – Он вас обидел? – Пусть бы только попробовал. – Ну, дело ваше, – тихо сказал Николай Николаевич. – Зачем же вы все-таки пришли? – Я насовсем пришла, – ответила она. – Как?! – Николай Николаевич сделал шаг вперед, сильный ветер его подтолкнул, и, задребезжав, кухонная дверь захлопнулась за его спиной, как стеклянная обложка книги. В коридоре вскрикнул Степан Васильевич: должно быть, дверью ему прищемило хвост. А ты не подслушивай.
21
– Что вы сказали?! – вытянув шею, спросил Николай Николаевич. – Я насовсем ушла, – с полуулыбкой, будто бы торжествуя, сказала фея и, сев на красный обитый кожимитом диванчик, отвернулась. – Но как же… – Николай Николаевич потерянно оглянулся на дверь. – Я ушла из дому, – твердо сказала она. – Я ушла из дому и пришла к вам. Что здесь непонятного? Мне некуда было идти, у меня нет друзей, я со всеми поссорилась, я никого не знаю. И гнать меня не вздумайте. Всё равно я не уйду. И ничего уже нельзя изменить. Да вы и не прог?ните меня, я знаю. Не кошка же я, в конце концов. – Но подождите… – пробормотал Николай Николаевич и сделал еще шаг вперед. Сердце его, мелко топоча, убежало в дальний угол, а вместо него забилось другое – крупное, с таким редким биением, что было трудно дышать. – Не надо ничего спрашивать, – молвила фея, глядя в ночное окно. – Я всё сама скажу. Я верю вам, я вам доверяю себя. Насовсем или нет – зависит только от вас. Это инстинкт, но я совершенно уверена: вы не можете сделать мне ничего плохого. Вы – человек. Так что же тут странного, если один человек доверяет себя другому? С точки зрения Николая Николаевича в этом действительно не было ничего странного. Странно было то, что подобные вещи не случались на каждом шагу. |
