Это были страшные слова.

Но Николай Николаевич еще не верил.

– Вы хотите сказать, что вы больше не боретесь за открытый доступ? – упавшим голосом спросил он.

– Более того! – с вызовом ответствовал старик. – Я борюсь против этой безумной и вредоносной идеи!

– Значит, вы изменили… то есть, я изменил своим принципам? – допытывался Николай Николаевич. – И когда это с вами, то есть со мною случилось?

– Никаким принципам я не изменял! – возразил старик. – Сами принципы изменились.

– Да, но как же… как мне жить теперь? – жалобно спросил Николай Николаевич. – Я был счастливым человеком, я знал, зачем жить. Вы отнимаете у меня смысл жизни.

– Ложная проблема, – отвечал старик. – Была бы жизнь, а смысл найдется.

– Ну, нет, – всердцах проговорил Николай Николаевич. – И зачем только я надумал к вам заглянуть? Уж лучше бы я никогда вас не видел. Прощайте.

Он положил зеркало на стол отражением вниз, прижал ладонью, подержал, снова поднял, заглянул: старик по-прежнему глядел на него из глубины, склонив голову к плечу и редко мигая.

Николай Николаевич дунул в зеркало, потер рукавом – отражение не пропадало, только бледно улыбалось и кивало головой.

– Прощай, мой юный друг, прощай.

– Да как его выключить, черт побери? – в отчаянии вскричал Николай Николаевич.

Тут зеркальце выскользнуло из него рук, ударилось о кафельный пол – и разбилось вдребезги на мелкие осколки.

Долго еще библиотекарь сидел на краю ванной и понуро смотрел себе под ноги.

– Ну, нет, – повторял он. – Ну, уж нет. Принципы, видите ли, у него изменились. Мои не изменятся. Никогда. Слышите? Ни-ког-да.

Потом встрепенулся и на цыпочках прошел в комнату.

Степан Васильевич сладко спал, взмурлыкивая во сне и прикрывая лапой нос.

Значит, есть время убрать в ванной.

И непременно вынести осколки на улицу, в ближайшую же урну.

19

Проснулся Николай Николаевич от холода.

Было еще темно, но в коридоре горел свет.

Из-под двери дул ветер с сильным запахом лестничной площадки: мусоропровод, остывший табачный дым, ржавые трубы.

Степана Васильевича на постели не было. Сундука тоже не было и в помине. „Не иначе обчистили,“ – буднично подумал Николай Николаевич, поднялся, натянул джинсы, клетчатую рубаху, сунул ноги в шлепанцы и вышел в прихожую.

– Стёпа! – позвал он. – Стёпушка, Стёпа!

Кот был тут как тут: сидел возле закрытой кухонной двери лохматый, вроде чем-то сконфуженный. Свет на кухне тоже горел.

– Я, Стёпушка, тебе тут зеркальце разбил, – признался Николай Николаевич. – Ладно?

– А то я не знаю, – глядя в сторону, сказал рыжий кот. – Ладно, спишем, нам не впервой. Тут вон гости к тебе. Ждут, когда встанешь.

– Какие гости?

– Что за глупости спрашиваешь… – рассердился кот. – „Какие гости, какие гости…“ – передразнил он. – Добрый хозяин таких вопросов не задает. Гости – и всё.

– Так ведь ночь на дворе!

– Дверь не надо оставлять нараспашку, – наставительно сказал Степан Васильевич. – Тогда и ходить по ночам не будут.

Николай Николаевич подошел к кухонной двери, приоткрыл, нерешительно заглянул.

На диванчике-уголке, задумчиво глядя в темное окно и опустив на колени руки, в расстегнутом пальто сидела его дивная фея.