Я пожала плечами. Ничего особенно интересного в письме не было сказано. Какая-то спасительница... наверное, родственница или подруга Скавронских, которой давно уже нет в живых. Как она теперь-то может кому-нибудь помочь?

Вывел меня из задумчивости пристальный, внимательный взгляд Вадима.

— Ну и? — проговорил он, убедившись, что я снова вернулась в реальный мир.

— Что — «ну и»? — переспросила я.

— Что это за письмо? Расскажи мне все!

Я уже открыла рот и набрала полную грудь воздуха, но в это время машины перед нами тронулись, и вокруг раздались остервенелые автомобильные сигналы: нервные водители, нарушая правила, надеялись вырваться из пробки.

— Это серьезный разговор, — пробормотала я, — его нельзя заводить будучи за рулем. Может быть... может быть, поедем куда-нибудь пообедаем? Тебе больше не нужно на работу?

— С тобой я скоро вообще работу брошу, — пробормотал Вадим, но я не обиделась, я поняла, что ворчит он для порядка.

В сумрачном полуподвальном помещении кафе было пусто. Мы устроились в уголке и сделали заказ. Вадим налил воды в высокие бокалы и выжидающе уставился мне в глаза.

— Может быть, ты мне скажешь наконец, почему я должен тащить из тебя информацию клещами? — процедил он.

— А может быть, ты скажешь мне наконец, зачем ты со мной возишься? — вырвалось у меня совершенно непроизвольно.

И тут меня понесло:

— Тебе все время некогда, я мешаю тебе отдыхать, ты из-за меня не можешь уделять должного внимания своей работе, страдают больные...

— Ну, больные, положим, не страдают, — усмехнулся он, — от них я время не отнимаю.

— А, значит, ты тратишь на меня свое личное время? Весьма польщена, но зачем тебе это нужно?

Тут я заметила, что он смущен и смотрит на меня растерянно.

— Я еще не решил, — неуверенно пробормотал он, — я еще не готов объяснить.

Господи, что тут такого сложного, что нужно как-то особо объяснять? Я терялась в догадках, но, однако, в данный момент надо было думать о другом.

Я рассказала ему про письмо — все, что знала. Как я нашла его в мусорной корзине.

— Ты умница, что догадалась поискать там, — неожиданно похвалил Вадим, и похвала эта была мне приятна.

— Что за человек эта Елена Вячеславовна? — спросила я Вадима, только чтобы он не заметил моего очевидного смущения. — Она действительно очень больна?

— Да, — он кивнул, помрачнев, и взгляд его затуманился, углубляясь в воспоминания, — она лежала в моем отделении года три назад. Мы провели тогда клиническое обследование, и я рекомендовал операцию, но она отказалась — на платную денег нет, а на бесплатную очередь на сто лет вперед уже расписана. И я ничем в этой ситуации помочь не в состоянии. Подлечил ее немножко — уколы, капельницы... все-таки немного получше. Женщина она работящая, все тянет на себе, но много ли может учительница?

— Слушай, а я сразу поняла, что она учительница! — оживилась я. — Какой-то у них у всех вид такой...

— Какой? — заинтересовался Вадим.

— Ну, благонравный, что ли. Эта, Елена Вячеславовна, небось русский и литературу преподает?

— Кажется, — неуверенно сказал Вадим, — я не помню, но скорее всего ты права. В общем, работает она в школе на две ставки, при ее-то сердце это совершенно недопустимо!

— А муж что, — вспомнила я потертого скандального типа, — должен же он хоть что-то в дом приносить!

— Муж как раз и есть главная ее проблема, — вздохнул Вадим, — причем, заметь, она никогда на него не жаловалась — знаешь, есть такие женщины, все у них плохо, вечно они ноют, вечно жалуются.