Кларк взял из рук Бэлзама нечто похожее на деревянную змею. Эйлин попыталась вырваться, но мужчина с шакальей головой держал крепко. Кларк взмахнул змеей и легко коснулся ею губ и глаз Эйлин – четыре раза.

– О Осирис, я раскрыл для тебя челюсти твои, и ныне они разомкнуты.

Он отступил в сторону. Бэлзам склонился над ней, пока между ними не осталось всего несколько дюймов, и произнес:

– Ныне дарую я тебе хекау, слово силы. Гор разомкнул для тебя уста твои, дабы мог ты промолвить его. И слово это – Тиамат.

– Тиамат, – прошептала Эйлин.

Фортунато, помертвев от страха, вломился в сознание Бэлзама.

* * *

Трудность заключалась в том, чтобы двигаться дальше, не позволить странности всего происходящего ошеломить себя. Если он не даст угаснуть ассоциативной цепочке, то окажется в той части памяти Бэлзама, которая ему нужна.

Бэлзам был уже близок к экстазу. Фортунато пробивался сквозь вереницу образов и тотемов египетской магии до тех пор, пока не добрался до самых ранних, от них перешел к отцу Бэлзама, а потом в обратном порядке проследил все семь поколений до самого Черного Джона.

Все, что Бэлзам когда-либо слышал, читал или воображал себе о своем предке, хранилось здесь. И его первое мошенничество, когда он выманил у золотых дел мастера Марано шестьдесят унций чистого золота. И его бегство из Палермо. Встреча с греком, Альтотасом, и изучение алхимии. Египет, Турция, Мальта и, наконец, Рим, где он очутился в возрасте двадцати шести лет, полный сил, красивый, с рекомендательными письмами к членам высшего общества.

Знакомство с Лоренцей. Фортунато видел ее точно такой, какой она предстала взору Калиостро, когда впервые обнажилась перед ним, четырнадцатилетняя девочка, но ослепительная в своей красоте: стройная, изящная, с нежной оливковой кожей, черными как ночь волосами, рассыпавшимися по плечам, безупречными маленькими грудками, благоухающими дикими прибрежными цветами.

Потом было путешествие по Европе в каретах, обитых темно-зеленым бархатом, и красота Лоренцы открывала им доступ в любое общество без ограничений, так что они могли жить на подачки знати, а их остатки раздавать на милостыню.

И вот, наконец, Англия.

Фортунато видел, как Калиостро скачет в глубь лесной чащи верхом на окровавленном вороном гунтере. Он отбился – и не вполне случайно – от Лоренцы и одного юного английского лорда, который был совершенно покорен ею. Его светлость, вне всякого сомнения, в этот самый момент кувыркался с ней в какой-нибудь придорожной канаве, а Лоренца, вне всякого сомнения, уже придумала способ обернуть это обстоятельство к их выгоде.

А потом вдруг среди бела дня с неба скатилась Луна.

Калиостро пришпорил жеребца и погнал его к пламенеющему призраку. Он опустился на землю на поляне в нескольких ярдах поодаль. Когда до него оставалась сотня футов, конь вдруг встал как вкопанный, поэтому Калиостро привязал его к деревцу и спешился. Видение было размытым, состоящим из разрозненных линий, и, когда Калиостро двинулся к нему, от него вдруг отделилась часть…

В этом месте его воспоминания обрывались. В следующий миг Калиостро в обществе Лоренцы уже возвращался обратно в Лондон в карете, исполненный каких-то высоких намерений, которые так и остались для Фортунато неясными.

Он прочесывал память Бэлзама.