-  Говори коротко и толково, - сказал я ей в самое ухо, - а то потеряешь сына.

    Она вздрогнула и посмотрела мне в глаза вполне трезвым понимающим взглядом. Кажется, поверила, что у нее здесь есть сторонники, и приободрилась.

    -  Батюшка-государь, помилуй сына моего, облыжно оклеветанного, - начала говорить она, - осудили его за то, что не делал, хотят злой смертью казнить за то, что не совершал…

    -  В чём вина твоего сына? - спросил молодой царь.

    -  Его обвинили в измене, - тихим голосом ответила женщина и просительно посмотрела на меня, - да только никакой измены не было.

    Федор помрачнел. Разбирать такого рода дела было сложнее, чем решать библейские задачки. Нужно было как-то разруливать ситуацию, и я возложил на себя обязанность адвоката:

    -  Какой приказ его обвинил? - спросил я истицу.

    -  Разбойный.

    -  Прикажи позвать подьячего, который вынес приговор, - тихо произнёс я на ухо царю.

    -  Позвать сюда подьячего! - распорядился государь.

    Разбойный приказ был неподалеку от дворца, молодое Московское государство ещё не успело окончательно обюрократиться, потому ждать судейского чиновника пришлось недолго. Вошёл мужчина лет пятидесяти с сытым, высокомерным лицом и до земли поклонился царю.

    -  Здесь женщина просит за своего сына, - сказал Фёдор, - в чём его вина?

    У подьячего от такого вопроса округлились глаза.

    -  Помилуй, государь, я сию жену вижу впервые и не знаю, кто её сын.

    -  Ты кто такая? - спросил жалобщицу Фёдор.

    -  Дворянская вдова Опухтина, Варвара, а сын мой Иван Опухтин, - ответила женщина.

    Чиновник надолго задумался, но так и не вспомнил, в чём вина ее сына Ивана.

    -  По книгам смотреть нужно, надежа государь, так не скажешь…

    -  Так иди, смотри! - рассердился царь и посмотрел на меня: вот, мол, с какими идиотами приходится работать!

    Подьячий поклонился и, пятясь, исчез. Опять предстояло ждать, причём неведомо сколько. Фёдор откровенно скучал, да и мне не доставляло радости стоять навытяжку около трона.

    -  А ты сама что про дело сына знаешь? - спросил я истицу, чтобы занять время.

    -  Ничего, батюшка-боярин, не знаю. Слышала, соседи донесли, что говорил мой Ванька будто бы непотребно против царя. Облиховали его ябедники!

    Федор от удивления даже привстал с кресла:

    -  Так ты за крамольника просишь! Как ты осмелилась!

    -  Навет всё это, батюшка-царь, - испуганно произнесла женщина, - облыжно оговорили сына.

    -  Врёшь, проклятая, - вмешался в разговор вернувшийся в этот момент чиновник разбойного приказа, - твой пащенок на дыбе всё признал. Хулил он государя-батюшку!

    -  Пусть приведут парня, - тихо подсказал я Федору, - на дыбе, под пытками человек может в чём угодно сознаться.

    Царь коротко глянул на меня и, преодолевая недовольство, приказал:

    -  Привести под мои очи крамольника.

    У несчастной матери начали сдавать нервы, и она опять заплакала. Царь, насупив брови, сидел на своем малом престоле. Чувствовалось, что он недоволен собственной мягкостью и оттого сердится и на меня, и на себя.

    -  Крамолу и ересь надобно изничтожать с корнем, - наконец сказал он почему-то виноватым голосом, - дабы она не пускала корни.