-  Крамолу и ересь надобно изничтожать с корнем, - наконец сказал он почему-то виноватым голосом, - дабы она не пускала корни.

    Мне было, что сказать по этому поводу, но, чтобы не испортить дело, я промолчал. Минут десять прошли в напряжённом ожидании. Наконец, благо в Кремле всё близко, привели приговорённого. Звеня цепями, в зал вошёл молодой, лет семнадцати, паренек. Был он невысокий, сухощавый, с изнурённым, бледным лицом. Мать, завыв, бросилась к сыну.

    Я с интересом рассматривал важного государственного преступника. При виде матери парень так удивился, что не сразу заметил царя. Он обнял мать и растерянно оглядывался по сторонам. Лицо у Опухтина было не глупое, утолки губ язвительно опущены вниз и вполне можно было предположить, что ляпнуть что-нибудь нелестное в адрес властей он мог. Впрочем, после пытки на дыбе выражение лица у кого угодно может сделаться неоптимистическим.

    Возникла непредвиденная пауза. Что бы сделал в таком случае Соломон, царь Фёдор не знал, а самому ему судить, похоже, ещё не доводилось. Я наклонился и тихо подсказал:

    -  Пусть дьяк прочитает, - я хотел сказать «следственное дело», но вовремя поправился, - сыскную грамоту.

    -  Читай сыскную грамоту! - велел Фёдор пришедшему вместе с конвойными стрельцами человеку.

    Тот поклонился царю земным поклоном и забормотал что-то невразумительное.

    -  Громче говори! - рассердился царь.

    -  Грамоте не разумею, - наконец внятно сознался он.

    Фёдор Борисович нахмурился, но никак не прокомментировал это заявление.

    -  Пусть позовут того, кто проводил сыск и пытку, - опять подсказал я, - и принесут все бумаги.

    Царь приказал. Неграмотный чиновник бросился выполнять повеление. Пока шли переговоры, мать с сыном немного пришли в себя. Женщина, обняв парня, гладила его лицо руками и тихо всхлипывала. Иван Опухтин неподвижно стоял, понуро опустив голову. Не поклонившись сразу царю, он так и не исправил ошибки и казался ко всему, кроме матери, безучастным.

    -  Подойди сюда, - позвал я его.

    Парень вздрогнул, отстранился от матери и, тяжело ступая закованными в кандалы ногами, подошёл к трону. Теперь у него, наконец, хватило такта и ума низко поклониться молодому русскому царю.

    -  Говорил ты что-нибудь против государя? - спросил я. - Есть на тебе крамола?

    Опухтин поднял голову и прямо посмотрел на нас:

    -  Нет на мне крамолы, - твёрдо ответил он.

    -  А по что на тебя была ябеда? - быстро спросил Фёдор.

    Осуждённый смутился и отвёл взгляд. Ничего более неудачного для защиты придумать было нельзя. Смущением Иван косвенно подтверждал свою вину. В этот момент из-за его спины раздался спокойный и усталый голос матери:

    -  Девку, государь, с боярским сыном не поделили.

    Иван вздрогнул, залился румянцем и опустил голову.

    Лицо царя просветлело. Мотив коварства из-за любви был ему понятен и всё объяснил.

    -  А зачем на дыбе в крамоле признался? - насмешливо спросил он.

    -  Пытали не по правилам, - не поднимая головы, отозвался Опухтин.

    -  Как так? - не понял я.

    -  На дыбе без перерыва, по одному языку.

    Я сначала не понял того, что он сказал, но тут уж мне объяснил царь. Пытать по Судебнику можно было после обвинения не одного доносчика, т.