Она отлично знала, что человек, о котором идет речь, наблюдает за происходящим из окна своего офиса. София подошла ближе к центру зала и остановилась, следя за тем, как рука, плотно схватив Кэла, поднимает его над головой.

Он уже не пел, а рыдал, гадая вслед за Пэтси Клайн, что же он такого сделал.

Вид у Кэла был ужасный: кровь на лице от «усмирения», глаза дикие, пот струится, грудь ходит ходуном. Сердце Софии кольнула жалость. Черт бы побрал ее отца: этого нельзя было делать.

Однажды в детстве она несколько часов просидела на пригорке с ладошкой, полной семечек, ожидая, когда белка или бурундук пожелают полакомиться ее дарами. Ее тело онемело от долгого неподвижного сидения, одну ногу она совершенно не чувствовала. Но это ее не беспокоило.

Страдание стоило того, когда маленькое существо с глазками-бусинками высунуло носик из норки под деревом. Бурундук, передвигаясь рывками, готовый в любой момент юркнуть обратно, приблизился к ее ладошке. Он поставил лапки с маленькими коготками ей на большой палец, посмотрел на нее большими глазенками, его сердечко так сильно колотилось в белой грудке, что она сумела это разглядеть, и в этот момент появился отец и закричал, прогоняя бурундука. Зверек мгновенно исчез. Несколько дней подряд, вопреки всем запретам отца, она приходила на то место и ждала.

Но бурундук так больше и не появился.

Кэл больше походил на волка, нежели на бурундука, но тоже был очень осторожным. И София надеялась, что он тоже начал доверять ей. Но вместо того чтобы просто испугать, Кэла по приказу отца избили, заставляя подчиниться, силком приволокли сюда и запихнули в непонятную, приводящую его в ужас машину.

Это жестоко. Неправильно. И по злой иронии, как она отчетливо понимала, это отбросит их назад, возможно безвозвратно, как раз тогда, когда отцу необходимо получить немедленный результат.

Прямо здесь и сейчас у нее есть единственный шанс защитить Кэла от непоправимых травм, и она должна им воспользоваться.

– Кэл, – громко и повелительно окликнула его София. – Послушай меня.

Но он только продолжал петь… орать… еще громче, стараясь заглушить ее голос, стараясь поставить хоть какой-то барьер, способный защитить его сущность от того испытания, которое он вынужден пройти. По иронии судьбы опасность заключалась в том, что уберечь свой разум он мог, только полностью воспринимая то, что произойдет. Не отталкивая все это от себя и не заглушая воспоминания своими воплями.

– Послушай меня! – закричала София. – Ты должен сконцентрироваться! Сосредоточиться на воспоминаниях.

Слышал ли он ее? Этого София не знала. Но продолжала:

– Ты должен оставаться с Агиларом.

Имя привлекло внимание Кэла, он посмотрел вниз, заморгал, стараясь сфокусироваться, но своего безумного пения не прервал. Только это было не безумие, а отчаянная попытка сохранить здравый ум.

София внимательно изучала этого человека. Она честно призналась ему, что знает о нем все. Висевший у нее над головой и яростно сопротивлявшийся мужчина до боли напоминал ей мальчика на старом поляроидном снимке.

«Как там у Шекспира? – в смятении подумала София. – „Из жалости я должен быть жесток“».

Она должна достучаться до него. Он должен ее услышать и делать все так, как она скажет, иначе он станет одним из тех многих, кто был здесь до него, – живым трупом с расстроенным мозгом, навечно застрявшим между прошлым и настоящим.

Она не должна этого допустить.

Только не с Кэлом.

София повторила громко и настойчиво:

– Кэл… ты должен оставаться с Агиларом.

Менее всего на свете он хотел слышать эти слова. Но София могла поклясться, что он ее услышал.

И затем ушел… в «Анимус».