Если Кэл должен доверять ей, то и она обязана доверять ему. Доверять настолько, чтобы объяснить, чего от него добиваются.

– Я хочу тебе кое-что показать.

– Куда? – спросил Кэл.

– В зал «Анимуса». – Лицо Кэла напряглось, и София поспешила добавить: – В «Анимус» ты не пойдешь.

– Тут ты права, не пойду, – саркастически заметил Кэл.

София пошла впереди по уже хорошо известным Кэлу коридорам, так что сообщать ему о поворотах было необязательно.

София отпустила помощников, и они остались в зале одни. Через стеклянный купол лился дневной свет, но его было недостаточно, и потому углы зала тонули в холодном дежурном освещении.

Кэл позволил Софии подкатить его кресло к стеклянному шкафу, она извлекла из кармана связку ключей, открыла шкаф и достала одну-единственную вещь. Рассматривала ее некоторое время, стоя к Кэлу спиной. Еще не поздно было передумать. Но как только она покажет эту вещь Кэлу, уже ничего нельзя будет остановить.

София глубоко вздохнула и повернулась к Кэлу, протягивая ему подвеску, которая медленно раскачивалась на серебряной цепочке.

Поначалу Кэл наблюдал за ней без особого интереса, но потом взглянул на подвеску и узнал ее. Кровь прихлынула к его лицу.

Кэл видел эту подвеску каждый день, все первые семь лет своей жизни. В последний раз по серебряной цепочке, медленно раскачивавшейся в мертвой руке, стекала кровь.

В памяти вспыхнуло пугающе четкое видение: капли крови набухают на кончиках пальцев матери, чуть поблескивая в солнечном свете, и с мягким шлепком падают на линолеум. И резкий, дребезжащий голос Пэтси Клайн – безумный аккомпанемент к ужасной картине.

Уютная кухня в теплых, светлых тонах, землянично-золотистые волосы матери.

Пустота в застывших мертвых глазах.

Злоба и печаль – гремучая смесь, опаснее и разрушительнее ярости, – наполнили каждую клетку его тела. Но это была его злоба и его печаль, и Кэл не хотел делиться этим с женщиной, которая стояла перед ним.

Медленно Кэл протянул руку и взял подвеску.

– Откуда это у тебя? – спросил он хриплым шепотом.

– Мой отец подобрал ее на месте убийства твоей матери и сохранил.

Глаз Кэла нервно дернулся. Он вспомнил вереницу черных внедорожников, подъехавших к его дому. Мужчину с бледным сухощавым лицом, в темных очках и черном костюме на пассажирском сиденье одной из машин. Значит… это был Алан Риккин, тот самый, кого маленький Кэл видел на экране телевизора.

Отец этой женщины с ангельским лицом, которая – подумать только! – сейчас смотрит на него с состраданием.

– Сохранил? – скептически произнес Кэл. – Украл.

– Это подвеска твоей матери, – сказала София. – Она должна быть у тебя.

Она искренне считала, что сделала доброе дело, и не понимала, почему Кэл так отреагировал. В его памяти на мгновение возникла фотография другой улыбающейся – а потом убитой – женщины и маленькой девочки, которая выросла и сейчас стоит перед ним и вручает ему подвеску его убитой матери.

Кэл сосредоточился на словах Софии. Ее отец был там и подобрал подвеску.

– Что он там делал?

– Приехал спасти ее.

Лицо Софии по-прежнему выражало искреннее сочувствие, но отвечала она прямо и четко. Это помогало и ему оставаться спокойным. Кэл понимал, что София это понимает. И тем не менее он чувствовал, что его маска трещит по швам, а взгляд туманится от навернувшихся слез.

– От кого спасти?

– От ее же собратьев.

– Какое ты к этому имеешь отношение?

Искорки вспыхнули в глубине ее голубых глаз.