— Ты? — Смуглое лицо вспыхнуло, она обняла меня за шею, прижалась всем телом. — Как хорошо! Я уже собиралась…

— Я не ездил в Москву. Был у доктора.

— Родя, ты дрожишь!

— Холодом подземелья.

— Твои шутки… Ты спускался в склеп?

— Да. Урны опять передвинуты.

— Господи, что происходит?

— Убийца хочет создать иллюзию жизни.

— Не понимаю!

— Сейчас поймешь. Но сначала чаю, продрог жутко.

— О, как раз чайник вскипел, я хотела на дорогу…

Мы прошли в «трапезную», сели к столу с чайником, возникли две дымящиеся глиняные кружки.

— Погоди, огненный… Рассказывай!

— Ну, прежде всего, дорогая моя, я не наследник брата своего.

— А что? Завещание нашли?

— Степа выкопал. О нем, видимо, никто не знает. — Исподволь я ее испытывал. — Он советует уничтожить, документ у нотариуса не заверен, свидетели мертвы.

— Кто ж счастливчик?

— Русская Православная Церковь.

Лара от смеха упала головой на стол.

— Вот уж действительно кузен твой — господин с усмешечкой.

Мы разом глотнули обжигающей жидкости.

— Так уничтожить?

— Еще чего! Да ты на это и не пойдешь.

— На это «слюнтяйство»?

— Извини, я была не права. — Она улыбнулась бесшабашно. — Стало быть, по святым местам не поедем?

— Нет, любимая. Тут надо дела закончить.

— Родя! — Художница подняла прелестное лицо. — Ты говоришь как-то… ты разгадал?

— Кажется, да. Слово «яд» на фреске — предостережение. Паоло поднимался в спальню накануне ее смерти и…

— Ой! — Лара вздрогнула, вмиг побледнела… Рука ее поднялась и опала.

Я побежал на выход, она за мной, крича:

— Сейчас! Я фонарик… Не выходи без меня! Страшно…

Выскочил на крыльцо, тут же она появилась и схватила меня за руку.

— Как тогда… вон там на опушке… белое пятно! Может, мне померещилось?..

— Нет! Вспомни костер.

— Но кто?..

— Откуда я знаю? Пошли!

Рука об руку пронеслись мы по пустынной аллейке, и проселок пуст, сквозь летучие тучи проплывали звезды и лунный блеск проливался. Вернулись. Она вприпрыжку вбежала в сарай. Я позвал:

— Куда ты, девочка?

— Хворосту наготовила. Разожжем наш костер!

— Обязательно. Но погоди, чаю выпью, в горле пересохло.

Мы вновь уселись за узкий тесаный стол, я поднял кружку:

— За успех безнадежного дела!

Она звонко засмеялась.

— Чаем не чокаются!

— А мы чокнемся. До дна! — И почудилось мне, будто высокое черное окно в мелких переплетах надвигается… Неужто и вправду кто-то наблюдает за нашими поминками — именно это слово я употребил мысленно и спросил: — В прошлую субботу на поминках ты подлила болиголов в брусничную воду? Не бойся, я никому не скажу.

— Я ничего не боюсь. — В черных глазах холодный вызов.

Плевать мне было на все, а ведь задело, такая ярость вдруг вспыхнула.

— Ничего не боишься? Сейчас я пойду в больницу к доктору…

Она стремительной тенью бросилась ко мне, наземь, буквально приникла, жесткие черные волосы рассыпались по моим коленям, натуральные слезы омочили мои руки.