— Я?

— Во время своих долгих прогулок.

— Никогда!

— Этот безумный…

— Не наш! — отрезал доктор. — На окнах решетки, на дверях крутые запоры, ограда больше двух метров с колючей проволокой. Случаев побега не было.

— Но из бывшей вашей лаборатории сбежать легче, правда? — Я поднялся, распахнул дверь: ничего подозрительного (что я ищу? кого?), никаких сиюминутных следов человеческого пребывания (открыл шкаф с больничной одеждой), только тот аромат, совсем слабый, почти неуловимый. Не болиголов, нет. И не запах увядающих роз. (По какой-то причудливой ассоциации возникло лицо брата в сигарном дыму в католической прихожей.) И не гаванский душок, нет! «Завтра же наследства лишу!» — его знаменитая саркастическая усмешка, ведь уже лишил, всех будущих убийц лишил и обошел, будто и впрямь готовился к посмертию и поминовению.

За спиной голос — такой земной, участливый:

— Родион Петрович, вы, простите, словно что-то вынюхиваете!

— Ищу следы бедного Евгения.

Старик остолбенел.

— Мертвый в моем доме?

В комнате зазвонил телефон. Мы вздрогнули.

— Вас! — воззвал хозяин отрывисто.

Степа.

— Откуда ты звонишь?

— Из машины. А ты, значит, в сумасшедшем доме?

— Ты что-то хочешь мне сказать?

— Вот что: желаю тебе остаться там навсегда!

Короткие гудки. Теперь я стоял столбом… Да, по словам здешнего Люцифера, пациенты (страждущие) прут отовсюду. Мой столбняк прервал доктор, повторив вопросительно:

— Мертвый в моем доме?

— Нет, живой. Кто-то очень живой. Значит, завтра вы мне покажете того маньяка?

— Да хоть сегодня, только попозже.

— Нет, мне уже пора. Кстати, а граф Калиостро его фотографировал или он появился позже?

— Кто появился?

— Ну, не синьор же у вас тут лечится!

Мы посмеялись. Вдруг доктор закричал:

— Граф Калиостро поднимался!

— Куда?

— В спальню, перед ее смертью!

— Четвертого сентября?

— Нет, накануне. Мы с Марьюшкой внизу сидели, а он перерисовывал дворянское древо!

Я прошептал:

— Паоло нацарапал слово «яд» на фреске?

Доктор сказал с сожалением:

— Я слишком много болтаю, между тем лечебная тайна — великая тайна, Родион Петрович.

— Чья тайна? Паоло Опочини?

— Уверяю вас, мой пациент не имеет никакого отношения к этим трагическим событиям. Если хотите знать, он беженец из ближнего зарубежья.

— Вы ж говорили, из Москвы?

— Сюда прибыл из Москвы.

«Ближнее зарубежье» напомнило мне о Киевском вокзале. Может, махнуть… кстати, и Степку расколоть! (Я было направился к автобусной остановке.) Если в желтой хижине действительно скрывается «поджигатель костров» или шалит сам доктор, то сегодня никто не проявится. Слишком раскрылся я перед дядей Аркашей. (Господи, о чем я? О ком? Больные фантазии!) Но ведь она дала слово, что придет ночевать к нему! Нет, этого допустить нельзя, опасно — вдруг не фантазии? Я круто развернулся и направился к родным пенатам.

Небо набухло, медля пролиться дождем… Вечерело, шаги мои звонко чеканились по просохшему проселку, рождая эхо. Я останавливался — эхо смолкало — натуральная мания преследования! Меня преследует граф Калиостро из сумасшедшего дома в Опочке… который нацарапал слово «яд».