— Она быстро сошла со сцены. Пьеса, можно сказать, провалилась с треском. Мне кажется, что у мамы совсем неподходящий тип для роли Иезавели, а ты как думаешь?

Я мысленно взвесил свои впечатления от Магды. Ни Магда в персиковом неглиже, ни Магда в строгом костюме ни в коей мере не соответствовали образу Иезавели, однако я с готовностью допускал, что были и другие варианты Магды, которых я еще не видел.

— Возможно, ты права, — осторожно сказал я.

— Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он сказал, что не вложит ни гроша в историческую пьесу религиозного содержания, уверяя, что такие пьесы никогда не дадут полного кассового сбора. Но мама загорелась этой ролью. Мне самой пьеса не понравилась. Она ни капельки не похожа на историю в Библии. В пьесе Иезавель какая-то патриотка и очень уж добропорядочная. И из-за этого пьеса получилась скучная. Правда, конец очень даже ничего. Ее выкидывают из окна. Только не показали, как приходят собаки, чтобы сожрать ее. Ведь правда, жалко, что этого не показали? Мне нравится та часть, где написано о собаках, которые съедают ее почти целиком. Мама говорит, что собак нельзя выпускать на сцену, а я не понимаю почему. Можно ведь выдрессировать специальных собак-артистов. — Она с чувством процитировала: — «И они съели ее всю целиком, оставив только ладони». Почему они не стали есть ее ладони?

— Понятия не имею, — признался я.

— Вот уж никогда не думала, что собаки такие разборчивые! Наши, например, могут сожрать все что угодно.

Джозефина на несколько секунд задумалась над этой неразгаданной библейской тайной.

— Очень жаль, что пьеса провалилась, — сказал я.

— Еще бы! Мама ужасно расстроилась. Отзывы в газетах были просто убийственные. Когда она прочитала, то расплакалась и проплакала целый день… и еще швырнула поднос с завтраком в Глэдис, а Глэдис заявила, что больше ни минуты не останется в этом доме, и потребовала расчет. Вот потеха была!

— Мне кажется, что тебе нравятся драматические события, Джозефина, — заметил я.

— А дедушкино тело вскрывали, — сообщила Джозефина, — чтобы узнать, отчего он умер. Это обозначают буквами Р. М., но мне кажется, что в этом можно запутаться, потому что этими же буквами обозначают и премьер-министра, и время после полудня.

— Тебе жаль, что дедушка умер? — спросил я.

— Не особенно. Я его не очень любила. Он не разрешил мне учиться на балерину.

— Ты хотела учиться балету?

— Да, и мама тоже хотела, чтобы я училась, а папе было все равно, но дедушка сказал, что из меня ничего не выйдет.

Она соскользнула с подлокотника кресла, сбросила туфли и попыталась сделать стойку на носочках, или, если я не ошибаюсь в терминологии, на пуантах.

— Конечно, для этого нужны особые туфельки, — объяснила она, — и даже в таких туфельках на кончиках пальцев иногда появляются страшные нарывы. — Она снова надела туфли и неожиданно спросила: — Тебе понравился наш дом?

— Не уверен, — честно признался я.

— Наверное, теперь его продадут. Если только Бренда не захочет здесь жить. И я думаю, что теперь дядя Роджер и тетя Клеменси не уедут.

— Разве они собирались уехать? — спросил я, почувствовав некоторый интерес к этому сообщению.

— Да. Они собирались уехать во вторник. Куда-то за границу. Они хотели лететь самолетом, и тетя Клеменси уже купила для этого новые облегченные чемоданы.

— Я и не слышал, что они собираются уезжать, — задумчиво произнес я.

— Конечно, не слышал, — сказала Джозефина.