— Конечно, не слышал, — сказала Джозефина. — Никто об этом не знает. Это тайна. Они хотели, чтобы об этом узнали только после их отъезда. Собирались оставить записку для дедушки. Правда, ее, наверное, не стали бы прикалывать к подушечке для иголок, — добавила она. — Так делают только в старомодных романах, и еще так делают жены, которые бросают своих мужей и уходят из дому. Теперь это было бы очень глупо, потому что никто уже не пользуется подушечками для иголок.

— Ты это правильно подметила, Джозефина. А не знаешь ли ты, почему твой дядя Роджер собрался уезжать?

— Думаю, что знаю. Это связано с конторой дяди Роджера в Лондоне. Я, конечно, не уверена… но мне кажется, что он что-то… прикарманил.

— Почему ты так думаешь?

Джозефина подошла поближе и тяжело дышала мне в лицо.

— В тот день, когда отравили дедушку, дядя Роджер с ним очень долго разговаривал, заперевшись в комнате. Говорили и говорили без конца. Дядя Роджер говорил, что всегда был никудышным человеком и что предал дедушку… и что дело не столько в деньгах, сколько в сознании того, что он не оправдал доверия. Он был в ужасном состоянии.

Я взглянул на Джозефину со смешанным чувством.

— Джозефина, — сказал я, — разве тебе никто никогда не говорил, что подслушивать под дверями нехорошо?

Джозефина энергично кивнула.

— Конечно, говорили. Но если хочешь узнать что-нибудь интересное, приходится подслушивать. Готова поклясться, что старший инспектор Тавенер тоже так поступает, а как же иначе?

Я не нашелся, что ответить, а Джозефина возбужденно продолжала:

— Как бы то ни было, но даже если он сам этого не делает, это делает тот, другой, в замшевых ботинках. А еще они роются в ящиках письменных столов, читают чужие письма и узнают чужие тайны. Только они глупые. Не знают, где надо искать!

Джозефина говорила самоуверенно, с чувством превосходства. Я поступил опрометчиво, пропустив мимо ушей ее последние слова.

А этот мерзкий ребенок продолжал:

— Мы с Юстасом много чего знаем… но я знаю больше, чем он. И не рассказываю ему. Он говорит, что женщины никогда не могут стать великими сыщиками. А я говорю, что могут. Собираюсь все записывать в записной книжке, а потом, когда полиция совсем зайдет в тупик, появлюсь я и скажу: «Могу сказать вам, кто это сделал!»

— Ты, наверное, читаешь много детективных историй, Джозефина?

— Уйму!

— И тебе наверняка кажется, что знаешь, кто убил твоего дедушку?

— Думаю, что знаю… но мне придется отыскать еще несколько вещественных доказательств. — Она помолчала и добавила: — Ведь правда, старший инспектор Тавенер считает, что это сделала Бренда? Или Бренда вместе с Лоренсом, потому что они влюблены друг в друга?

— Тебе не следует говорить о таких вещах, Джозефина.

— Это еще почему? Они на самом деле влюблены друг в друга.

— Тебе еще рано судить об этом.

— А вот и не рано. Они пишут друг другу любовные письма.

— Джозефина! Откуда тебе это известно?

— Я сама их читала. Ужасно слезливые письма. Но Лоренс такой и есть… маменькин сынок! Он побоялся идти на войну и работал кочегаром в котельной. Когда здесь появлялись самолеты-снаряды, лицо у него зеленело… да, да, становилось совсем зеленым. Мы с Юстасом хохотали над ним как сумасшедшие.

Я не успел сообразить, что ей сказать в ответ на все это, потому что в этот самый момент к дому подъехала машина. В мгновение ока Джозефина оказалась у окна, и ее курносый нос прилип к оконному стеклу.

— Кто это? — спросил я.