— Говорить?

— Да. Видишь ли, совершенное убийство обрекает преступника на полное одиночество. Ему хочется рассказать кому-нибудь все… но он не может этого сделать. И в конце концов это желание становится нестерпимым. И тогда… если уж он не может рассказать о том, как он совершил убийство, то начинает говорить о самом убийстве… обсуждать подробности, выдвигать версии… снова и снова возвращается к этой теме. На твоем месте, Чарльз, я повел бы поиск именно в этом направлении. Возвращайся туда, познакомься поближе с каждым из членов семьи и заставь их говорить. Конечно, нельзя ожидать, что все пойдет как по маслу. Виновен человек или не виновен, он будет рад случаю поговорить с посторонним, потому что постороннему можно сказать то, чего не скажешь близким. Однако вполне возможно, что ты столкнешься и с совершенно противоположным явлением. Человек, которому есть что скрывать, вообще не может позволить себе удовольствие поговорить. Об этом твердо знали парни из разведки во время войны: если попадешь в плен, не говори ничего, кроме имени, звания и номера. Люди, которые пытаются давать ложную информацию, почти всегда допускают ошибки. Заставь их всех разговориться, Чарльз, а сам следи, не допустит ли кто-нибудь из них ошибки или не потянет ли кого-нибудь из них на саморазоблачение.

И тут я рассказал ему о том, как София говорила о жестокости в семье… разных формах жестокости. Он, казалось, заинтересовался этим.

— В этом что-то есть. В большинстве семей имеется какой-то изъян, своя ахиллесова пята. Чаще всего люди могут справиться с одной слабостью, но с двумя разными слабостями могут и не совладать. Любопытная штука — наследственность. Возьмем, к примеру, жестокость де Хэвилендов и, скажем, беспринципность Леонидисов… С де Хэвилендами все в порядке, потому что у них есть принципы, и с Леонидисами все в порядке, потому что им присуща доброта… Но если мы возьмем их потомка, который унаследует от них жестокость и беспринципность… понимаешь, что я имею в виду?

Я представлял себе это несколько по-иному.

— На твоем месте я не стал бы забивать себе голову мыслями о наследственности, — сказал отец. — Это слишком запутанный и сложный вопрос. Тебе, мой мальчик, лучше поехать туда и дать им возможность пооткровенничать с посторонним человеком. Твоя София совершенно права в одном: и ей, и тебе нужна только правда — только она поможет вам. Вы должны знать правду.

Когда я уже был на пороге, он добавил:

— И побереги ребенка.

— Джозефину? Ты имеешь в виду — не говорить ей о моих намерениях?

— Нет, я говорю о другом. Я имею в виду… присмотри за ней. Нельзя допустить, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Я в изумлении уставился на него.

— Не будь наивным, Чарльз. В этом доме разгуливает на свободе хладнокровный убийца. А эта девочка, Джозефина, по-видимому, знает почти обо всем, что происходит в доме.

— Да уж. О Роджере, например, она, несомненно, знала все, хотя и пришла к ошибочному заключению, что он мошенник. Как оказалось, она весьма достоверно излагала то, что ей удалось подслушать.

— Да, Чарльз. Свидетельские показания ребенка обычно бывают самыми надежными. Я считаю, что на них всегда можно положиться. Но не в суде, конечно. Дети терпеть не могут отвечать на прямые вопросы. Легче всего от них получить информацию, когда они выхваляются. Именно это и проделывала перед тобой эта девочка. Выхвалялась. Тем же путем ты можешь получить от нее и дальнейшую информацию. Только не задавай ей вопросов. Сделай вид, что ничего не знаешь. Она попадется на этот крючок. Но побереги ее, — добавил он. — Вполне возможно, что она знает немножко больше, чем нужно для чьей-то безопасности.