Пленку добыл лично господин Изюмский, за что я сразу воздала ему хвалу. Мысленно, понятно, чтоб не зазнавался. А приплыла пленочка прямиком из городской уголовки, где не первый месяц благополучно, «висят» два «мокрых» дела. Очень похожие на наши: продырявленный пулями труп - и никаких «Первач-сук». Месяц назад кто-то из стукачков вывел оперативников на одного из «железнодорожников». Того видели в ночь убийства совсем рядом с местом происшествия. Крутые парни из угро как следует тряхнули субчика - и вот результат. Запел.

    «…Так что не гоните чернуху, начальник! Не там роете! Вы среди „ганфайтеров“ пошустрите! Слыхали? Хлопцы Капустняка… Бывшие, понятно, Капустняк-то - аминь, вечная память! Вот его хлопцы как раз со „стволами“ ходили. Почему? А потому, что им боженька разрешил, ясно?..»

    Я нажала на «stop», чтобы записать самое важное в протокол. Итак, «хлопцы Капустняка». Видимо, личная охрана или спецгруппа, вроде внутренней полиции. У «братвы» такое встречается.

    -  -Вот, блин, словечко выдумали! - недовольно скривился дуб. - «Ганфайтеры», мать их!

    -  Язык оторву! - вздохнула я. - Не им - вам, господин Изюмский. За «мать», чтоб неповадно было.

    -  Да ну, блин!.. - смутился племянничек, но я была неумолима.

    -  И без «блин»! А «ганфайтер» - это по-английски. Точнее, по-американски, так на Диком Западе стрелков Называли. Вестерны смотрели?

    По виду дуба стало ясно, что слово «вестерн» тоже нуждается в переводе.

    -  Ладно, слушаем…

    «… Только боженька у них живой. Понятливый бог. Он им и разрешает. Как чего? „Мокруху“, бля, разрешает, со „стволами“ ходить разрешает. А вот как, это уж вы сами, гражданин начальник, выясняйте. Может, жертвы особые, а может, просто боженька в законе. Да не знаю, какие жертвы! Не знаю! Кровь, говорят, нужна. Кровью этой их бог Первач-псам глаза вроде как замазывает. А не знаю кто; говорят, и все. И чья кровь, не знаю! Все, гражданин начальник, чего ведал, все как на духу! А мочить - западло, так что не я это, и кошка не моя!.. И вообще, по сторонам хранители мои, избавители от всяких властей и их мудростей, от всяких чинов и их подчинов, от всех мундиров и их командиров…»

    -  Дальше неинтересно. Эра Игнатьевна, - не став слушать заговор на «ментовские козни», известный всякому блатному, дуб выключил магнитофон. Отхлебнул чай, вновь скривился. - И как вы такое пьете, блин!..

    -  Зажигалку! - потребовала я и, получив требуемое, щелкнула кремнем. - А теперь - язык. Вытягивайте, вытягивайте!

    Господин Изюмский покосился на лиловый огонек и на всякий случай отодвинулся подальше. Я встала, взяла охломона за ухо:

    -  Еще раз услышу - точно язык спалю. Или отрежу - по вашему выбору. Если не воспринимаете меня как женщину, воспринимайте как старшего по должности.

    Ухо дрогнуло, и я еле удержалась от продолжения экзекуции.

    -  Уже и сказать нельзя! - пробурчал Изюмский. - Женщину… А вы меня, б… То есть вы меня разве как мужчину воспринимаете?

    От такой наглости я настолько оторопела, что даже не стала отвечать. Мужчина Изюмский!

    Я пододвинула к себе магнитофон, но дуб покачал головой:

    -  Говорю ведь, нет там больше ни… ничего! Там дальше про собак каких-то.